она запомнила. Николас почти безотчетно привлек ее к себе и усадил на колени. Крепко обняв девушку, он прислушивался к биению ее сердца.
Годом ранее Николас принял решение специализироваться в кардиохирургии. Из расположенной над операционной галереи он, как Бог, наблюдал за операцией по пересадке сердца. Хирурги извлекли плотный комок мышц из портативного холодильника и поместили его в разверстую грудную клетку пациента, представляющую собой одну сплошную рану. Крошечными стежками они сшивали артерии и вены, а тем временем сердце уже готовилось выполнять свою работу. Когда же оно наконец забилось, перекачивая кровь пациента и насыщая ее кислородом, давая ему шанс на жизнь, Николас почувствовал, что на его глаза наворачиваются слезы. Одного этого было бы достаточно, чтобы склонить его к кардиохирургии. Через неделю после операции, узнав, что орган успешно прижился, он навестил пациента. Он сидел на краю кровати мистера Ломацци, шестидесятилетнего вдовца, в груди которого теперь билось сердце шестнадцатилетней девочки, и слушал, как тот рассуждает о бейсболе и благодарит Господа за спасение. Николас уже собирался уходить, когда мистер Ломацци доверительно наклонился к нему и произнес:
— А знаете, доктор, ведь я изменился. Я думаю, как она. Я подолгу смотрю на цветы и вспоминаю стихи, которых никогда не читал. А иногда мне очень хочется влюбиться. — Он схватил Николаса за руку, и тот испытал настоящий шок, ощутив в его пальцах силу и уверенную пульсацию работающего как часы сердца. — Я не жалуюсь, — продолжал Ломацци. — Просто я не знаю, кто теперь за старшего.
Николас попрощался и окончательно решил посвятить себя кардиохирургии. Возможно, он всегда знал, что суть человека заключена в его сердце.
Теперь, прижимая к себе Пейдж, он задался вопросом, что побудило его к столь неожиданным действиям и какая часть тела им сейчас управляет.
В свой первый выходной за весь июль Николас пригласил Пейдж на свидание. Себя он убеждал в том, что, в сущности, никакое это не свидание. Просто старший брат хочет показать сестренке город. На прошлой неделе они уже ходили вместе на игру «Ред Сокс», а потом гуляли по парку и катались на знаменитых лебединых лодках[5]. Николас не признался Пейдж, что за все двадцать восемь лет, прожитые в Бостоне, он еще ни разу не катался на них. Он любовался тем, как солнце сверкает в ее волосах и окрашивает розовым румянцем ее щеки, смеялся, глядя, как она ест хот-дог без булки, и пытался убедить себя в том, что и не думает в нее влюбляться.
Возможно, это было несколько самонадеянно с его стороны, но Николаса ничуть не удивляло то, что Пейдж нравится его общество. Он к этому давно привык. Да и вообще он знал, что любой врач притягивает женщин как магнит. Что его удивляло, так это то, что ему хочется проводить время с
Его выходной пришелся на 4 июля[6], и Николас очень тщательно спланировал прогулку. Сначала обед в знаменитом своими бифштексами ресторане к северу от Бостона, а затем фейерверк на берегу реки Чарльз.
Они вышли из ресторана в семь, и времени до фейерверка оставалось более чем достаточно, но из-за дорожного происшествия они целый час провели в пробке на шоссе. Николас терпеть не мог, когда ситуация выходила из-под контроля и его планы срывались. Он с глубоким вздохом откинулся на спинку сиденья, включил и выключил радио. Потом посигналил, хотя колонна машин и не думала двигаться.
— Этого просто не может быть! — заявил он. — Теперь мы точно опоздаем.
Пейдж, поджав ноги, сидела в пассажирском кресле.
— Подумаешь, — спокойно отозвалась она. — Что я, фейерверков никогда не видела?
— Таких не видела, — возразил Николас. — Это особенный фейерверк.
Он принялся рассказывать ей о баржах посреди реки и о том, что фейерверки взлетают под увертюру «1812 год».
— Увертюра «1812 год»? — повторила Пейдж. — Что это?
Николас только посмотрел на нее и снова принялся сигналить замершей впереди машине.
Когда они раз двадцать сыграли в «географию» и три раза в «двадцать вопросов», длинная череда автомобилей наконец тронулась с места. Николас мчался к Бостону как сумасшедший, но город оказался запружен машинами и ему пришлось припарковаться на территории частной школы в нескольких милях от эспланады.
Подойдя к набережной, они оказались в плотной толпе людей. Вдалеке, за волнующимся морем голов, виднелась раковина знаменитой открытой бостонской сцены и оркестр. Какая-то женщина ударила его по ноге.
— Послушайте, мистер, — воскликнула она, — я тут с шести утра сижу! Даже и не думайте сюда влазить.
Пейдж обеими руками ухватилась за Николаса, потому что какой-то мужчина дернул ее за юбку и потребовал, чтобы она немедленно села. Он почувствовал, как она, прижавшись губами к его груди, прошептала:
— Может, уйдем?
Впрочем, выбора у них все равно не было. Толпа теснила их назад, пока они не очутились в автомобильном тоннеле. Тоннель был длинным и темным, и они абсолютно ничего не видели.
— С ума сойти, — пробормотал Николас.
Не успел он подумать, что хуже ничего и вообразить себе нельзя, как в толпу врезалась группа байкеров на ревущих мотоциклах, при этом один из них проехал прямо по его левой ноге.
Пока он прыгал на правой ноге, кривясь от боли, издали донеслись первые хлопки фейерверка.
— О господи! — в отчаянии выдохнул Николас.
Пейдж прислонилась к бетонной стене тоннеля и скрестила руки на груди.
— Твоя проблема, Николас, заключается в том, — сказала она, — что вместо наполовину полного стакана ты видишь наполовину пустой. — Она развернулась к нему, и даже в темноте он увидел, как лихорадочно сверкают ее глаза. Откуда-то донесся свист римской свечи. — Красная, — заявила Пейдж. — Она взлетает все выше и выше, а сейчас, смотри, она мерцает, рассыпаясь по небу дождем раскаленных искр.
— Бог ты мой! — рявкнул Николас. — Не смеши меня, Пейдж. Ты же ничегошеньки не видишь.
В ответ Пейдж только улыбнулась.
— И кто тут кого смешит? — возразила она. Она подошла совсем близко и положила руки ему на плечи. — И кто сказал, что я ничего не вижу?
Прогремели два оглушительных взрыва. Пейдж развернулась и прижалась к нему спиной. Теперь они вместе смотрели на глухую стену тоннеля.
— Два огромных круга расплываются по небу, — продолжала Пейдж. — Один внутри второго. Сначала разлетаются синие молнии, а за ними вдогонку струятся белые… Они начинают меркнуть, но тут вспыхивают маленькие серебристые спиральки. Они похожи на танцующих светлячков. А вот в небо взлетает фонтан золотых брызг. А это зонтик, и с него дождем сыпятся крошечные синие искры, похожие на конфетти.
Шелковистые волосы Пейдж щекотали подбородок Николаса, ее плечи подрагивали в такт словам. Он не мог понять, как человеческая фантазия может быть такой многоцветной.
— Ой, Николас, — продолжала шептать она, — это финал. Ух ты! По всему небу расплескались языки синего, красного и желтого пламени… Они медленно угасают, но очередной взрыв уже затмил их гигантским серебристым веером… Он разгорается, растет и расползается вширь и ввысь, и вот уже небосвод заполнили миллионы сияющих розовых звезд.
Николасу кажется, что он может слушать Пейдж бесконечно. Он прижимает ее к себе, закрывает глаза и вместе с ней смотрит фейерверк.
