– Да, и хуже всех себя чувствовал Сикьятаво – Кролик. Шерсть его покрылась красной пылью, в глазах жгло от сухости. Он захотел проучить солнце. – Она скручивает еще один конус
– А что случилось с Кроликом? – спрашивает Софи.
– Он очень изменился. На мехе у него появились коричневые подпалины. И знаешь, он уже не такой смельчак! Вместо того чтобы сражаться, он убегает и прячется. Да и солнце теперь другое. Оно стало ярким, чтобы никто не мог долго на него смотреть, – а значит, не успел бы прицелиться и выстрелить.
Рутэнн хрустит костяшками пальцев. Серебряные и бирюзовые кольца подмигивают, как светлячки.
– Давай-ка приберем, – говорит она Софи. – А потом, если папа разрешит, можем сходить на гаражную распродажу по соседству и набрать там всякой полезной всячины.
Софи убегает в дом, оставив нас наедине.
– Вы не обязаны с ней нянчиться.
– Приятно, когда рядом есть ребенок, готовый слушать мои сказки.
– А свои дети у вас есть?
Морщины на лице Рутэнн становятся глубже.
– Когда-то у меня была дочь.
Нас всех, наверное, можно разделить по этому признаку: те, кому повезло сберечь своих детей, и те, кто их лишился. Прежде чем я успеваю подобрать слова в ответ, Софи выбегает с полным ведром песка в руках. Она переворачивает его над костром и сгребает истлевшие угли в кучу. К коленкам ее взмывает облачко сажи.
– Соф, – говорю я, – если будешь себя хорошо вести, можешь побыть с Рутэнн еще немножко.
– Конечно, она будет хорошо себя вести! – заверяет меня Рутэнн. – В тех краях, откуда я родом, имена детям дают бабушки, а манеры – дедушки. У непослушных просто нет дедушек, которые объяснили бы им, что такое «плохо». А у тебя же есть дедушка, Сива? – Она отдает Софи миску с остатками кукурузного месива. – Отнеси в кухню.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы покусывать меня за шею. Я вспоминаю кролика с его луком.
– Спасибо, Рутэнн.
Она слабо улыбается мне.
– Смотри не промажь, Сикьятаво, – предостерегает она и уходит в дом вслед за Софи.
В семьдесят седьмом году в Аризоне человек мог отвезти свою дочь на другой конец страны, и это считалось похищением. К семьдесят восьмому году законы изменились, и за тот же поступок инкриминировали уже превышение опекунских прав, а это гораздо менее серьезное преступление.
– Эх, Эндрю, – бормочу я, корпя над книгами в арендованном конференц-зале «Хэмилтона, Хэмилтона». – Неужели нельзя было подождать еще пару месяцев?
В отчаянии я хватаю какой-то юридический талмуд и, размахнувшись, едва не попадаю в Криса, который как раз входит в комнату.
– Что с тобой? – спрашивает он.
– Клиент у меня – идиот.
– Естественно. Не был бы идиотом, не нанял бы адвоката. – Крис присаживается и откидывается на спинку стула. – Ох, знал бы ты, что пропустил вчера! Только представь: рыжая деваха по имени Лотос – и волосы, и имя настоящие – идет со мной в мужской туалет «Безумного Геккона» и наглядно демонстрирует, каких гибких женщин берут в тренеры по йоге. Плюс у нее есть подруга, которая умеет поднимать винный бокал пальцами ног. – Он улыбается. – Знаю, знаю. Ты, считай, женат. Но все же… От головы ничего нет? Увы, ничего.
– Тогда мне срочно нужно выпить кофе. Тебе со сливками? Сахар нужен?
– Я не пью…
– Одну минуту! – И он вскакивает с места.
Меня прошибает холодный пот, стоит только представить дымящуюся, ароматную чашку в считанных дюймах от себя. Люди, в основной своей массе, не понимают главного: того промежутка между моментом, когда ты берешь чашку в руку, и моментом, когда выливаешь ее содержимое в раковину. В этом промежутке, по длительности не превышающем одну мысль, желание разрастается до таких колоссальных размеров, что голос разума умолкает под его напором. И прежде чем ты успеваешь хоть что-то возразить, кофе уже касается твоих губ…
Чтобы отвлечься, я листаю многочисленные кодексы Аризоны в надежде выяснить, существуют ли какие-нибудь оправдания для случаев похищения. И наконец мне на глаза попадается нужный абзац:
Проще говоря: «У меня не было другого выхода».
Жена-алкоголичка – это еще недостаточный повод, чтобы красть ребенка. Однако если я смогу доказать, что Элиза была алкоголичкой, что она не могла должным образом заботиться о дочери, что органы опеки и полиция были поставлены в известность, но не предприняли своевременных мер… Что ж, тогда у Эндрю есть шанс выйти сухим из воды. Присяжных можно будет убедить, что Эндрю испробовал все прочие варианты, что ему не оставалось ничего другого, кроме как забрать дочь и пуститься в бега… При условии, что Эндрю сможет убедить в этом меня.
Крис возвращается в конференц-зал.
– Держи! – Он толкает кружку по полированной столешнице в мою сторону. – Завтрак для чемпионов. А теперь извини, но я пойду поищу хирурга, который сможет ампутировать мне голову.
Он уходит, а я смотрю на чашку. От нее поднимается ароматная струйка пара. Я не пил кофе уже много лет, но до сих пор помню его восхитительную горечь. Я делаю глубокий вдох. После чего бросаю полную чашку – плевать на фарфор! – в мусорное ведро.
Офицер, обслуживающий приемную зону тюрьмы, кивает мне:
– Заходите в любую свободную.
Утро тихое, все двери заперты, лампы погашены. Я открываю первую дверь направо, жму на выключатель – и вижу весьма неожиданную картину: какой-то зек, спустив полосатые штаны до щиколоток, трахает свою адвокатессу прямо на столе для совещаний.
– Сукин сын! – рявкает мужчина, подтягивая трусы.
Женщина растерянно мигает, ослепленная внезапной вспышкой, и пытается вернуть на место свою обтягивающую юбку, но мимоходом сваливает на пол гору папок.
– Дайте-ка угадаю, – добродушно говорю я ей, – вы, должно быть, обсуждаете ваше
