– Вам ведь не хотелось верить его словам?
– Нет, – признаюсь я.
– Но пришлось, – настаивает Эмма. – Потому что в противном случае вы бы вернулись к тому, с чего все началось, – к обману.
– Это было не так…
– Мисс Хопкинс, вы ведь не станете отрицать, что ваш отец – обманщик, когда согласно вашим же показаниям…
– Ваша честь! – восклицает Эмма.
– …особенно если об этом твердит прокурор, говорят по телевизору, пишут в газетах… когда на самом деле в глубине души вы понимаете, что он поступил правильно!
– Ваша честь, попрошу вычеркнуть эти эмоциональные заявления из протокола! – требует Эмма.
– Вы сами ее вызвали, – пожимает плечами судья.
Эрик ловит мой взгляд и, переполненный гордостью, ободряюще мне подмигивает.
Мне удалось разозлить прокуроршу – и спина моя сама собой выпрямляется.
– Мисс Хопкинс – говорит Эмма, ловко меняя тему, – вы ведь зарабатываете себе на жизнь тем, что ищете пропавших людей, я права?
– Да.
– Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?
– Мы с Гретой – так зовут мою гончую – сотрудничаем с полицией, помогаем им искать пропавших без вести.
– И как вы ищете заблудившегося ребенка?
– Я даю Грете образец запаха – предмет, которого ребенок недавно касался. Обычно это наволочка, или пижама, или простыня – в общем, чем ближе к коже, тем лучше. Но если образца нет, сгодится и отпечаток ноги. Грета нюхает – и бежит искать, а я лишь следую за ней.
– Вы, наверное, встречали немало родителей пропавших детей.
– Немало, – подтверждаю я.
– И как они себя обычно ведут?
– Большинство паникует. – Как паниковала вчера вечером я.
– Вам когда-нибудь приходилось сообщать, что найти их ребенка не удалось?
– Да, – признаю я. – Иногда следы просто обрываются. Иногда сказываются неблагоприятные погодные условия.
– А бывали случаи, чтобы вы прекращали поиск?
Я снова ловлю на себе мамин взгляд.
– Я стараюсь так не делать, но порой выбора не остается.
– Мисс Хопкинс, а за беглецами или потенциальными самоубийцами вас когда-нибудь посылали?
– Да.
– Насколько я понимаю, они далеко не всегда горят желанием возвращаться вместе с вами.
Я вспоминаю утес среди скал, вспоминаю женщину, шагнувшую с этого утеса.
– Да, это так.
– Но когда вы их находите, то все равно приводите их домой, как бы они ни сопротивлялись?
После гибели Рутэнн я часто задумываюсь, почему она все же согласилась взять меня с собой. Она же спланировала все заранее. Так зачем было отягощать совесть лишними свидетелями? Хотя, возможно, ей нужны были свидетели. Точнее, одна свидетельница – я. Может, ей казалось, что после всего пережитого я должна понимать: к поступкам, которых ждешь от человека, и тем, которые он считает правильными, ведут разные следы. Ведь после всего пережитого я знала, что порой человек
– Да, – отвечаю я Эмме, – привожу.
Глаза Эммы Вассерштайн сияют триумфом.
– Поскольку знаете, что так надо, – подсказывает она.
Но я качаю головой.
– Нет. Невзирая на то, что знаю: так не надо.
По-моему, всем парам не помешало бы пережить такой судный день: деревянный стул, свидетельская трибуна, связка незримых вопросов, похожих на фрукты, которые они очистят и скормят друг другу, причем каждый будет надеяться, что другой объяснит, как они здесь очутились. Когда Эрик подходит ко мне, чтобы начать перекрестный допрос, окружающий мир тает и мы снова становимся девятилетними детьми. Мы снова лежим навзничь на поле гибискусов и представляем, что приземлились на оранжевой планете, где кроме нас никто не живет.
– Что ж, – без затей начинает он, – как вы себя чувствуете?
– Держусь, – улыбаюсь я.
– Делия, я ведь не обсуждал с вами подробности этого дела, не так ли?
Мы все это отрепетировали. Я знаю, что скажет он и что должна сказать я.
– Нет, не обсуждали.
– И вас это, мягко скажем, раздражало, правда?
Я вспоминаю нашу ссору после визита в больницу. Вспоминаю свое бегство в резервацию хопи.
– Да. Я считала, что вы скрываете от меня информацию, которой я вправе обладать.
– Вы ведь не затем меня наняли, чтобы иметь возможность вмешиваться в ход разбирательства?
– Нет. Я наняла вас, потому что знала: вы любите моего отца как родного.
Эрик проходит мимо меня и останавливается у скамьи присяжных.
– Кем работает ваш отец?
– Он управляющий дома престарелых в городе Векстон, штат Нью-Гэмпшир.
– Он зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить вам безбедное существование?
– Ну, мы не роскошествовали, но и не бедствовали. Нам хватало.
– Но, помимо материальной, отец обеспечивал вам и эмоциональную поддержку, я прав?
Можно ли ответить на этот вопрос правильно? Можно ли измерить любовь?
– Он всегда был готов меня выслушать.
– А о вашей матери вы с ним говорили?
– Он знал, что я по ней скучаю. Но и я понимала, что ему больно об этом говорить, а потому старалась избегать этой темы. Никто не хочет вспоминать свои утраты.
– Впрочем, как выяснилось, утраты он не переживал…
Я вспоминаю наш разговор в туалете и как наяву слышу слова матери: «Да, я любила твоего отца».
– В автокатастрофе она не погибла, – медленно говорю я, – но мне кажется, что он потерял ее намного раньше.
Эрик сжимает руки за спиной.
– Делия, – говорит он после непродолжительной паузы, – почему мы с вами до сих пор не женаты?
Я растерянно моргаю: это реплика не из сценария. Прокурор удивлена не меньше меня и протестует.
– Ваша честь, – настаивает Эрик, – я прошу вас проявить снисходительность и дать мне немного времени для того, чтобы доказать, насколько важен этот вопрос.
– Отвечайте, мисс Хопкинс, – хмурится судья.
И я вдруг понимаю, чего добивается Эрик, что он хочет услышать от меня. Я жду, пока он повернется ко мне лицом, чтобы сказать, что не позволю ему жертвовать собой ради моего отца.
Эрик подходит ближе и кладет руку на трибуну.
– Все в порядке, – шепчет он, – говори, не бойся.
Я сглатываю ком в горле.
