– Мы не женаты, потому что… вы алкоголик.
Слова эти отдают ржавчиной, ведь я так долго хранила их в себе, не решаясь произнести. Вы, возможно, пытаетесь убедить себя, что искренность – это основа любых отношений, но и это будет ложью. Имея возможность избегнуть боли, вы, скорее всего, соврете и себе, и любимому человеку.
Отец это тоже прекрасно понимал.
– Когда я пил, я вел себя довольно омерзительно, правда?
Я киваю.
– Я неоднократно подводил вас, забывая о наших встречах или поручениях, которые вы мне давали.
– Да, – тихо говорю я.
– Я пил, пока не падал без чувств, и тогда вам приходилось тащить меня в постель.
– Да.
– Я приходил в бешенство, злился по пустякам, а потом винил вас в случившемся.
– Да, – бормочу я.
– Я не мог ничего довести до конца. Я обещал завязать, но обманывал вас, и мы оба знали, что я обману. Я пил, чтобы взбодриться и успокоиться, чтобы отпраздновать и помянуть. Я пил, чтобы свободно общаться и чтобы побыть наедине со своими мыслями.
Первая слеза всегда самая горячая. Я вытираю ее, но она продолжает жечь мне кожу.
– Вы боялись оставаться со мной, потому что не знали как я себя поведу в следующий момент. Вы оправдывали меня, убирали за мной и говорили, что больше такого не допустите.
ДА!
– Вы невольно провоцировали меня продолжать пить, потому что с вами я мог напиваться без всяких последствий… Ни боли, ни стыда. Как бы ужасно я себя ни вел, вы все равно меня не бросали.
Я смахиваю слезы.
– Пожалуй, что так…
– Но потом… потом вы узнали, что у нас будет ребенок. И вы совершили неожиданный поступок. Какой же?
– Я ушла, – шепчу я.
– Но не затем же, чтобы наказать меня, правда?
Я уже плачу в голос.
– Я ушла, потому что не хотела, чтобы мой ребенок видел своего отца таким. Не хотела, чтобы он возненавидел тебя, как ненавидела я.
– Ты меня ненавидела? – Эрик огорошен.
– Практически с той же силой, с какой любила, – киваю я.
Присяжных настолько увлекла наша беседа, что даже воздух в зале, похоже, замер. Но я вижу только Эрика. Он дает мне бумажную салфетку, убирает волосы с лица, и рука его задерживается у меня на щеке.
– Я ведь больше не пью, правда, Ди?
– Ты не пьешь уже больше пяти лет. Завязал еще до рождения Софи.
– А что, если я завтра сорвусь?
– Не говори так. Ты не сорвешься, Эрик…
– А если ты узнаешь, что я пил при Софи? Пил, когда она была со мной и я должен был о ней заботиться?
Я закрываю глаза и пытаюсь забыть о том, что он, в принципе, выбросил эти слова в атмосферу, где они могут размножаться, пока не станут реальностью.
– Ты бы снова начала мне потакать, Ди? И втянула бы в этот спектакль Софи?
– Я забрала бы ее у тебя. Забрала бы и бежала куда глаза глядят.
– Потому что ты меня любишь? – У Эрика срывается голос.
– Нет. Потому что я люблю ее.
Эрик поворачивается к судье.
– У меня все.
Я встаю, хотя ноги и подкашиваются, когда ко мне подходит Эмма Вассерштайн.
– Я не понимаю, мисс Хопкинс, – визгливо спрашивает она, – почему вы не доверили бы безопасность своей дочери человеку, который злоупотребляет спиртным?
Я смотрю на нее как на умалишенную.
– Потому что на алкоголиков нельзя положиться. Им нельзя доверять. Они причиняют другим людям боль, не отдавая себе в этом отчета.
– Почти как похитители, не так ли? – Эмма смотрит на судью. – У обвинения больше нет вопросов, – говорит она и возвращается на свое место.
В последний день нашей счастливой жизни отец встал раньше меня. Когда я спустилась, он уже пек Софи на завтрак блинчики. В последний день нашей счастливой жизни у нас закончился кофе, и отец внес его в список, прилепленный к дверце холодильника. Я вымыла посуду.
В последний день нашей счастливой жизни я накричала на отца за то, что он забыл покормить Грету. Я разложила его выстиранные носки. Он рассказал мне какой-то анекдот о фасоли, зашедшей в бар, – сути я уже не помню, но помню, что смеялась.
В последний день нашей счастливой жизни он на три часа съездил на работу, а вернувшись, включил исторический канал. Показывали передачу о «домах на колесах». Когда выпустили первые образцы, люди отнеслись к серебряным корпусам настороженно, так что компании пришлось пустить рекламный караван по всей Африке. Местные жители тыкали в лоснящиеся бока фургонов копьями. Молились, чтобы эти страшные звери ушли прочь.
В последний день нашей счастливой жизни отец не уснул у телевизора. Он повернулся ко мне и сказал то, что тогда было просто словами, а после обрело глубокий смысл.
– Это лишний раз демонстрирует, – сказал отец в последний день нашей счастливой жизни, – насколько мы ограничены в своих представлениях о мире.
Эндрю
Пока мы ехали на восток, а ехали мы очень долго, все штаты смешались и на бампере моей машины целые легионы насекомых покончили с собой. Мы останавливались на заправках и закупали там вишневые пироги и кока-колу. Мы слушали невнятную речь на испаноязычных радиостанциях.
Время от времени я не оборачиваясь тянулся рукой на заднее сиденье, чтобы ты не забывала, что я рядом. «Дай пять!» – просил я, но ты никогда не хлопала по моей ладони своей. Вместо того ты переплетала наши пальцы, как будто принимала приглашение: «Да, я согласна с вами танцевать».
На то, чтобы дойти до трибуны, у Ирвинга Баумшнагеля уходит добрых семь минут, и все потому, что он слишком упрям, чтобы принять помощь пристава. Эрик, не сводя глаз со старого осла, наклоняется ко мне:
– Вы уверены, что он справится?
Ирвинг жил в нашем доме престарелых, и Эрик намерен использовать его как свидетеля для «определения морального облика подсудимого».
– Он гораздо сильнее, чем может показаться.
Эрик вздыхает.
– Мистер Баумшнагель, – говорит он, вставая, – как давно вы знаете мистера Хопкинса?
– Почти тридцать лет, – не без гордости отвечает Ирвинг. – Мы вместе заседали в плановой комиссии Векстона.
Он успел подготовить дом престарелых как раз к тому моменту, как мне пора было заселяться.
– Расскажите, пожалуйста, о его участии в общественной жизни.
– Он всегда ставит интересы других выше собственных. Он отстаивает справедливость в тех случаях, когда другие давно бы уже махнули рукой. Взять тех же стариков. Или бедные семьи, которых у нас в Векстоне тоже хватает. Всем на них наплевать, все притворяются, будто этих людей и вовсе нет, а Эндрю раздавал им еду и одежду.
– Вы знакомы с Делией Хопкинс? – спрашивает Эрик.
