Неожиданно появился Кова и прямо с порога возмущенно заговорил:
— Груз не оформляют, говорят, запретил начальник милиции. Владивосток, таможня — все есть, сказали — запрещено.
— А почему запрещено? — спросил прокурор у начальника милиции.
— Делайте, что хотите! — с досадой сказал майор.
— Давайте сюда бумаги, — прокурор написал на них: «Выдать», и Кова ушел.
Настя все писала. Успокоившись, она вспоминала один эпизод за другим, уже заканчивала третий стандартный лист. Вернулся лейтенант Иванов.
— Вот, — подал он прокурору браслет, — здесь та же надпись.
— Это еще надо доказать! Я эти вещи купил еще в 1947 году на вещевом рынке в Новосибирске.
— Разберемся, — сказал прокурор, взяв у Насти заявление. Он дал подписать всем присутствующим акт изъятия ценностей и ушел, за ним последовали все.
Вышли на улицу. Солнце, отражаясь от снега, слепило глаза.
— Виктор Иванович, домой едете? — спросил председатель лесхоза.
— Семен Васильевич, во-первых, спасибо за помощь, а во-вторых, может, съездим на станцию — там Кова и Тое получают груз, может, что надо?
— Давай, я не спешу.
Через каких-нибудь пять минут они уже стояли на территории грузового двора и были поражены увиденным. Прямо у рампы стоял малолитражный грузовик «тойота», возле которого хлопотали Кова и Тое.
— Вот это техника! — восхищенно говорил Семен Васильевич, ласково касаясь бортов цвета слоновой кости автомобиля с таким же ослепительным двухвостным прицепом. Настя схватила Виктора за рукав.
— Если это нам — не бери, Витя! Кроме горя такой подарок нам ничего не принесет!
— Ладно, дай разобраться вначале.
Виктор и сам был изумлен увиденным. А Кова как ни в чем не бывало сказал:
— Хоросий машина, у меня такой работай уже пять лет, хоросо, — и он засветился своей обычной улыбкой.
Мими обошла прицеп, открыла дверь и позвала Настю:
— Это холодильник лучший, Япония, работай много лет харантия, — сказала она, указывая внутрь. — Там ящик телевизор «Панасоник», тосе хоросо, — и, закрыв дверь, потянула за руку Настю к машине, открыла дверку заднего сиденья и, указывая на упаковку, сказала:
— Это «Сарп» махнитофон — подарок Ивану от Тики.
Кова запустил двигатель, агрегат работал четко.
— Дизель? — спросил Виктор.
— Аха, — сказал Кова, — в грузовом отсеке есть бак — триста литров, потом снимешь, еще есть спорный хараж, покажу дома.
— Какой гараж? — не понял Виктор. — Зелезный, уголок оцинкованный лист, собрать быстра можна.
Семен Васильевич все обходил автофургон и никак не мог налюбоваться. «Вот это техника!» — повторял он.
— А может, не надо? — опять подошла Настя к Виктору. — Представь, что скажут люди!
— Как не нато? — запротестовала Мими. — Сколько хлопот, ми тумаль толхо, за жисть Ково это еще мало, а нам это неторохо, тва корова один лошадь.
— Как, это две коровы стоит? — удивилась Настя.
— Так, так, тва, — закивала Мими. Виктора подозвала кладовщица расписаться в накладной. Тое сдавал приемщику вагон, убирал проволоку, бревна, наконец, тот расписался в накладной, и Тое подбежал к отцу.
Решили ехать колонной: «Газ-69» впереди, за ним «тойота», за рулем которой сидел счастливый, окрыленный доверием Тое. Остальные сели на заднее сиденье. И два автомобиля, поражая встречных прохожих своей контрастностью — старый истрепанный «Газ-69» и сверкающая лаком «тойота» — медленно выехали на большак и, взревев моторами, помчались в сторону чернеющей тайги. На первой машине, старой и потрепанной, ехал воин-победитель, а на второй, белой и сверкающей, — сын побежденного. Так распорядилась судьба.
На этом и надобно было бы закончить нашу повесть, тем более что справедливость восторжествовала и начальник райотдела милиции Денисов В.Г. был разжалован и осужден, а его дружок и покровитель, первый секретарь райкома Свиридов Михаил Сергеевич, снят с должности, — если бы всего пять лет спустя они не всплыли уже в ином качестве и не столкнулись бы вновь с героями нашего повествования. Жизнь ведь не остановилась, все шло своим чередом. Люди умирали и рождались, влюблялись и разводились, попадали в самые различные ситуации; кто-то уже шел к своей финишной прямой достойно и спокойно, кто-то — со страшными угрызениями совести. А для кого-то взрослая и такая разная жизнь только начиналась. А этот кто-то и был наш Иван. Были и его названная сестра Оксана, и невысокая, подвижная, смешливая японская девочка Тики, и ее брат Тое. Для них жизнь только начиналась. Жизнь — со своими, одному только Господу Богу известными, дорогами и перекрестками, по которым и поведет каждого из них его собственная, единственная и неповторимая судьба.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
С тех пор как уехала Тики с родными, прошло четыре года. Уезжая, они с Иваном договорились переписываться рисунками: если все хорошо, то — солнце, если не очень — пасмурно, если плохо и слезы — дождь. Вначале письма приходили почти регулярно, а потом все реже и реже и, наконец, вот уже два года — ни одного. Что произошло с японской семьей, никто не знал. Сначала Кова хотя бы раз в год, но звонил. Был немногословен, сказал, что у Мими были неприятности из-за какой-то книги. И вот теперь ни писем, ни телеграмм, ни звонков. А Иван уже второй год в армии, закончил «учебку» и теперь служил на радиорелейной станции системы «Север» недалеко от поселка Марково Магаданской области, в каких- нибудь пятидесяти километрах от чукотского города Анадырь. И теперь, кроме как через письма, Иван не имел никакой связи с «большой землей» или, как тут любят говорить, с «материком».
Домой писать ленился, а вот с Оксаной у них шла бурная, почти любовная переписка. Служил он хорошо. «Сержант Сердюченко, — как было записано в его личном деле, — высококвалифицированный специалист, волевой и требовательный младший командир».
Иван — и командир! Да это, может, не тот, что бегал по деревне босиком с железным колесом- обручем, не тот, который краснел и стеснялся при любой похвале учителей, но зато тот, который мог пройти до ста километров на лыжах в один день или проехать верхом на лошади столько же, который мог сориентироваться в любой ситуации. И наконец, тот, который выполнил в свои шестнадцать лет страшное и нелегкое завещание отца. Никто тут, в тундре, среди тысячи болот и озер, речушек и рек и не интересовался его прошлой жизнью, для них он был просто сержант Сердюченко, техник-радист и выполнял, как и любой в смене, заранее расписанные кем-то обязанности. В здешних местах нельзя было сказать «прошел день» или «прошла ночь», потому что, начиная с конца мая и до середины августа, солнце не скрывается за горизонтом, оно кружится и кружится над сопками и только по часам можно определить время суток. Но зато начиная с ноября и кончая серединой февраля солнце вообще не показывается, но ближе к весне оно совсем близко проходит возле кромки земли, и тогда небо бледнеет да и только. На севере есть даже ритуалы встречи солнца, которые всегда проходят в атмосфере приподнятого настроения.
Иван, неся дежурства, уже несколько раз видел северное сияние зимой и «столбовое солнце» весной. Это когда одно солнце разламывалось на четыре таких же и светивших столбами сверху вниз; видел миражи, когда на ровной, ярко освещенной снежной долине появляется город с многоэтажными зданиями и даже башенными кранами, только нижней части зданий, улиц и дорог не видно, он как бы висит в воздухе, колыхаясь в голубоватой дымке.
Но самое яркое впечатление оставляли весна и лето. Тундра покрывается коврами оранжевого, голубого, желтого и вишневого цвета, причем они не плавно переходят друг в друга, а резко отделяясь, и
