Все расселись вокруг большого старого стола.
Легкий ветерок зашелестел листвою и снова, зашуршав в кроне, хлопнул о землю грецкий орех.
— Что-то рано стали падать, еще не все яблоки и груши собраны, — заметил дядя Коля.
— Природа не ошибается, у нее свои законы, свои плавные переходы из одного состояния в другое, — отозвалась Рита Ивановна.
И снова где-то в саду застонал сыч. Он так протяжно и громко ойкал, что первым не выдержал Николай.
— Да чтоб ты провалился! — сказал он и, выйдя из-за стола, спустился вниз во двор. По шороху было слышно, как он чем-то запустил в птицу. Крик прекратился.
— Это не к добру, — сказала Рита. — Плохая птица. Хоть бы Ваня скорей вернулся.
Виктор с Иваном одновременно вышли из машины и медленно пошли к березе. Береза действительно вблизи оказалась довольно высокой, только больше походила на приземистую акацию да цвет ствола, ветки, листья, поблескивающие в лучах заходящего солнца, указывали на то, что перед вами береза, но совсем изменившаяся под воздействием беспощадных ветров. Подошли к могиле.
— Ну, здравствуй, Егор! — сказал Виктор. — Вот мы к тебе и приехали. В Сибири к живому приезжали, а теперь — к мертвому. Посмотри, каков сын твой стал.
И Виктор замолчал; на глазах показались слезы, но он все же, изменившимся голосом, почти шепотом, продолжал: «И ты, Варвара, здравствуй, хоть и не пришлось нам с тобой в жизни свидеться, но мы о тебе помним всегда. Спите спокойно!» Он не смотрел на Ивана, но слышал, как тот засопел и зашмыгал носом.
— Настя-то, Настя, — к вам улетела, уж вы ее примите как родную.
И Виктор подошел к кресту, поцеловал в верхнюю его часть. Иван постоял немного и пошел к машине.
— Ты чего? — не понял Виктор.
— За лопатой: пока светло, надо убрать могилу.
Виктор вырвал бурьян, а Иван окопал и облагородил холмик.
— Оградку бы сюда да хотя бы плохонькую скамеечку, — сказал Виктор, — вот сейчас бы сесть, посидеть, вспомнить добрым словом, отдохнуть, глядишь, и другие люди заходили-бы.
— Дядя Витя, ты отстал. Где ты видел, чтобы сейчас пешком ходили — не то время, — сказал Иван, — а оградку сделаю и привезу сюда.
— Зачем же привозить, небось и тут можно найти, кто сделает: кругом шахты, значит, и мастерские есть.
— Можно и так, а вот смотри — береза-то растет себе.
— Расти-то растет, по-моему, тут вода в грунте недалеко, иначе бы не сдюжила.
— Когда приеду, посажу тут еще акации, пусть цветут весной, а если со мной что случится, то всем скажу, чтобы похоронили тут же, в одной с ними могиле, — как-то грустно и мечтательно отозвался Иван.
— Ну, тебе-то и впрямь рано об этом.
— Да кто ж его знает, все может статься.
— Ага, вот ты говорил, что никто пешком не ходит, а вон смотри — мужик на лошади.
По полю действительно ехал мужчина на темной лошади. Увидев машину и людей, повернул к ним.
— Здоровеньки булы, — сказал плотный черноволосый, с громадными усами человек, не слезая с лошади.
— Здравствуйте, — ответили Иван с Виктором.
— Вот сколько езжу и не знаю, кто же похоронен тут? — спросил усатый.
— Вот его отец с матерью, — ответил Виктор, указывая на Ивана.
— Я тут в округе почти всех знаю. Чьи же вы будете?
— Мы-то нездешние, а тут похоронены Исаевы Егор и Варвара, может, слыхали о таких?
— Не слыхал, — с сожалением сказал мужчина.
— А Караваевых, может, знали? Василия Лукича и Марию Ивановну? — вступил в разговор Иван.
— А как же, Василия Лукича знал — мы же с ним соседи были. Каралкины мы, — и мужчина слез с лошади. — Ну, здорово поближе!
— Если вы соседи, так как же Егора и Варвару не знали? — опять спросил Виктор.
— Дед наш на том хуторе жил, а мы — вон видишь террикон дымится? Недалеко оттуда и проживаем, а к деду каждое лето ездим, и Василия Лукича хорошо знали, жену его не видели — болела она, а потом и умерла вскорости.
— Это мои дед и бабушка, — снова сказал Иван.
— А вы знаете, как умер Лукич-то?
— Да слыхали, только без подробностей, — ответил Иван.
— Нашли его мы с братом — испугались страсть! Это же надо, чтобы дед Василий и повесился! Сначала никто не верил, а потом подумали: кому он был нужен? Да никому! Вот и порешил себя…
Вытащили походный столик, собрали простенький ужин, выпили, помянули.
— А зовут меня Володя, Каралкин, — сказал мужчина. — Ну, мне пора, уже темнеет. Может, к нам поедем? Тут километров пять всего, заночуете.
— Нет, нет, мы тут будем, — сказал Виктор, — у нас все есть, а еще не холодно.
— Ну, бывайте, — и Володя, легко вскочив в седло, уехал в сторону еле видневшегося террикона.
— Смотри, мы уже тут почитай три часа, а по проселку так никто и не проехал. Куда же ведет эта дорога? — спросил Виктор.
— Села почти все развалились. Целину поднимали, а Ростовскую область угробили: там жили мои отец с матерью, там жил Василий Лукич, те же Каралкины, да и мало ли кто, да и Рита Ивановна с Оксаной жили, а сейчас? Да никого, заросли бурьяном когда-то цветущие села, — ответил Иван. — Давай еще по стопке — за тех, кто был угроблен на этой земле.
— Выпить оно не грех, может, усталость быстрей пройдет, да и спать крепче будем, — сказал Виктор, наливая.
Уже совсем стемнело. На западной стороне низко над горизонтом на фоне почерневшего неба висел только что народившийся месяц, а совсем рядом — яркая, часто мигающая звезда. Ни ветерка. В воздухе пахло сухой травой и угарным газом, видимо, доносившимся от терриконов.
— Заметь, какая разница, тут не единого комара, но воздух — задохнуться можно, а стоит пройти километров двадцать на восток, в сторону Голодаевки, — атмосфера совсем другая: там уже попахивает Азовским морем, — сказал Иван.
— Может быть. Только я бы тут не жил. Вот съездим с Яковом в Смоленск и надо будет решать, куда податься. Надо же, одного занесло в Смоленск, другой на Камчатке, я — в Сибири, а куда девались отец с матерью — так и не знаем. Вот Настя хоть знала, где захоронены ее родители, а мы без роду, без племени.
— А старшая сестра где умерла? — спросил Иван.
— Как рассказывал Яков, — в Сибири, в Красноярском крае. Вот тоже надо бы на могилку сходить.
— А когда вы все же решили ехать в Смоленск?
— Вот отвезем твое имущество и махнем. Мы договорились встретиться в Смоленске: мне отсюда ближе, а ему — оттуда. Ну что, Ванек, будем укладываться, уже и, по-вашему, одиннадцать ночи.
Они разложили сиденья и улеглись, но не спали: лежали в темноте и думали. И кто же знает, о чем? Трещали кузнечики и стрекотали сверчки, да так однообразно и монотонно, что путники незаметно для самих себя и уснули. По большаку с шумом еще неслись автомобили, потом все реже и реже раздавался отдаленный шум и грохот, и, наконец, часам к двум ночи все стихло, только нет-нет, да и залает тонким голоском лисица, но потом, видимо, и она уснула. Зашуршал сухою травою ветерок, будто суслик пробежал под машиной, потянуло холодком, но путники уже крепко спали и ничего не слышали.
Ущербная луна давно скрылась за горизонтом, и над степью остановилась глухая траурная ночь. К
