Он знал, что она жива. Аудиозапись, которую оставила Марина Бевенис, это подтверждала. Обе предыдущие жертвы после утопления пришли в себя в неизвестном месте, а Бевенис еще и говорила, и связно мыслила, и сделала запись на айфон. Значит, можно надеяться, что у Натали есть время в запасе. День, ночь и еще день, как говорил Леонидыч.
Он должен как-то убедить Горюнова, что необходимы срочные поиски. Потому что сейчас они даже не знают, что Натали пропала. Если этого не сделать, у нее нет шансов. Никаких.
Она тебе изменила, злорадно напомнил внутренний голос. Тебе, законному мужу, с которым не только расписывалась в загсе, но и венчалась. А это серьезно. По духовным законам, грех. Один из тех, как говорил дед Матвей, которые вызвали фараончика из преисподней. В том, что с ней случилось, есть доля высшего правосудия. Справедливой кары. Обманутый муж должен быть доволен.
Митя почему-то доволен не был.
Ему вспомнился первый год их знакомства, когда он чувствовал себя счастливым и окрыленным. Это было лучшее время в его жизни. Он лез из кожи вон, добиваясь внимания яркой красавицы. А она требовала от него таких же ярких поступков, причем, как выяснилось, не из прихоти. По поступкам Натали оценивала характер. Митя это понял уже после свадьбы, когда она сказала про одного общего знакомого, в целом, приятного и незлобного парня, что ни за что бы не вышла за него замуж, потому что он дарит подруге цветы, но не готов подарить себя. Тогда Митя неожиданно понял, что Натали выбрала его не за карие глаза и успехи в бизнесе.
«Где ветка цветущей сакуры?»
После рождения дочери он совершенно забыл об этом. Особенно когда посыпался бизнес. Как она сказала? Превратилась для него в предмет интерьера. В некотором смысле так и было. Он продолжал испытывать к ней глубокое чувство, но перестал его доказывать. Пропадал до позднего вечера на работе. Редко выбирался с ней в театр, в ресторан, редко занимался с дочерью, потому что времени катастрофически не хватало. Даже здесь, на отдыхе, Митя оставил Натали и Марусю одних. Она несколько раз напоминала ему об этом, но он только отмахивался и уходил к Леонидычу… В том, что произошло, есть и его вина. Мити не было рядом, когда ей было плохо. Он не заметил, не почувствовал ее хандру.
Он любил ее. И любит до сих пор. Но меньше чем через сутки его любовь умрет в темной пещере, Митя окажется в заключении, а Марусю отдадут в приют или, что еще хуже, Абрамову. И тогда наступит окончательный крах…
Опер Коля, устав сидеть, вылез к напарникам, оставив его одного в фургоне. Митя отер взмокшее лицо отворотом рубахи, подался к решетке, чтобы выглянуть сквозь дверной проем наружу, надеясь, что хотя бы вид соснового бора заставит отвлечься от тяжелых мыслей.
Несмотря на вечер, было очень душно. Рубашка и шорты промокли насквозь, шлепанцы хлюпали под ступнями. Плотный жаркий воздух застыл над автомобильной площадкой, словно в ожидании некоего грандиозного события. В голове у Мити всплыли слова Леонидыча, которые тот произнес, кажется, тысячу лет назад:
«Сегодня обязательно будет гроза. Как пить дать».
Горюнов ступил на мраморный пол пентхауза с заметной робостью. Он был здесь впервые. Бесцветные глаза с любопытством озирали высокие потолки, размашистые окна, дорогой дизайн.
Абрамов встретил следователя у лифта, чтобы не дать ему пройти в гостиную, где остался Вельяминов. Впрочем, Горюнов и не стремился.
– Я пришел сообщить, что мы освободили помещение, как вы просили. Следствие благодарит вас за оказанную помощь.
– Пришел автозак?
– Через час Савичев окажется в изоляторе.
– В каком?
– Пока в изоляторе временного содержания УВД города Истра. Завтра или послезавтра, после предъявления обвинения, переведем в волоколамское СИЗО.
– Понятно.
– Я очень прошу вас, сообщите мне, пожалуйста, если встретите Тарасова. Мы его по-прежнему не можем найти…
– Да, да, я помню, – нетерпеливо ответил Абрамов. Он узнал все, что нужно, и ему не терпелось поскорее выпроводить следователя, чтобы вернуться к высокому гостю.
– И еще ваша дочь, – не унимался Горюнов. – Мне бы нужно с ней поговорить, когда она появится. Насчет мужа.
– Непременно. Все?
– Вроде все.
– Тогда всего хорошего…
– Я прошу прощения, – раздался позади них интеллигентный баритон.
Абрамов обернулся и понял, что Вельяминов даже не приближался к статуэткам. Он стоял позади них и слушал разговор.
– Следователь по особо важным делам Горюнов, если не ошибаюсь? – осведомился Вельяминов, подходя к ним.
– Так точно, – ответил Горюнов.
При виде чиновника высокого ранга он вытянулся по струнке. Абрамов не раз наблюдал оторопь, которая охватывала рядовых граждан, оказавшихся рядом с Вельяминовым. Тот словно распространял вокруг себя магическую ауру, попав в которую люди начинали заикаться и путаться в словах. Человек, стоявший у большой власти, – вот как она называлась. Абрамов, когда работал в мэрии, мечтал о таком же эффекте, но так его и не добился.
– Услышал краем уха ваш разговор, – продолжал Вельяминов как ни в чем не бывало. – Обсуждаете пропажи людей на Истринском? Я прав?
Горюнов был не в состоянии выдавить из себя ни слова, и Абрамов взял переговоры на себя.
– Герман Алексеевич, – произнес он с дружеской улыбкой, – откуда вам известны наши маленькие тайны?
– Мне случается бывать на разных совещаниях. В том числе с участием руководства Следственного комитета. Слышал, что дельце крайне запутанное.
– К счастью, оно разрешилось, – поспешил заверить Абрамов. – Сегодня наш доблестный следователь поймал преступника. Мерзавец сейчас под охраной, так что неприятности позади.
– Вы так считаете? – спросил Вельяминов.
В вопросе проскользнул скепсис, какая-то профессиональная усталость, словно чиновник не просто слышал об этом деле краем уха, а оно успело ему порядком надоесть.
Пока Абрамов нервно поправлял манжету и терзался законными вопросами, Вельяминов обратился к следователю напрямую:
– Скажите, я могу поговорить с задержанным, пока он не переведен в следственный изолятор? Дело в том, что эта история может затрагивать государственные интересы. Я не преувеличиваю.
Следователь, по-прежнему окаменевший от близости к вельможному чиновнику, промычал что-то нечленораздельное. Абрамов понял, что, несмотря на паралич органов речи, Горюнов изо всех сил сопротивлялся гипнотической ауре.
– Если это необходимо, – продолжал Вельяминов легко, без тени давления, – я могу позвонить Аникину, он даст вам официальное распоряжение. Мне нужно минут пятнадцать, чтобы поговорить с заключенным. Наедине желательно.
Горюнов стоял бледный, лишь на щеках багровели пятна. Он не собирался допускать к расследованию посторонних, пусть даже такого высокого уровня. Что нужно Вельяминову? Какие еще государственное
