Губницкий в шелковом японском халате, расписанном чудовищными драконами, с ярким американским полотенцем на шее.
– А вы преступник, – заявил ему Соломин. – Я сожалею, что удержал ополченцев... они бы вас разорвали, как собаки кошку! Ответьте мне – куда вы дели весь камчатский ясак?
Губницкий поддел на палец кончик полотенца, стал тщательно вытирать в ушах (кажется, он выбрался прямо из душа).
– Не хватит ли объяснений? Что вас тревожит этот вонючий ясак, до которого вам уже давно нет никакого дела?..
Машины «Минеоллы» стучали, словно бабкины ходики, из трубы валила копоть, будто от дрянной керосинки. Стало муторно. Вернувшись в каюту, Соломин нашел под подушкой записку, коряво начертанную по-английски: «Если хотите еще пожить на этом дурацком свете, ничего не ешьте от нашего стюарда.
Но когда прозвенел гонг, зовущий к ужину, Андрей Петрович все-таки направился в салон. Кабаяси, хорошо войдя в роль корабельного стюарда, из-за спины Соломина наклонил бутылку с джином над его стаканом, сказав с наглой улыбочкой:
– Скоро вы увидите моего друга Фурусава.
Соломин уже видел его друга Фурусава с раскроенным черепом, но в этот момент понял слова Кабаяси таким образом, что его решили доставить в Японию.
– Еще чего не хватало! – закричал он. – Я никогда не сдавался в плен, а значит, никто не имеет права...
«Минеоллу» дернуло на волне так, что изо всех тарелок выплеснуло потоки рыжего овощного супа. Отлетев к переборке, Губницкий уцепился за стойку пиллерса, над его головою раскачивалась клетка с черным мадагаскарским попугаем.
– Да, – заявил он Соломину, – «Минеолла» должна навестить Японию, и это меня нисколько не оскорбляет, ибо война не должна мешать торговле. Но вас, сударь, – договорил он, – я выкину за борт напротив Охотска – радуйтесь!
Андрей Петрович с ужасом вспомнил о грозном охотском баре, на котором разбились и погибли уже столько мореплавателей.
– Вы это ловко придумали, – сказал он Губницкому.
Слишком ловко! Даже если Соломин останется жив за баром, все равно дорога от Охотска до Иркутска займет у него прорву драгоценного времени. Значит, Петербург еще очень долго не будет извещен о той подлости, какую развели на Камчатке мистер Губницкий и его подопечные холуи.
– Где вся пушнина Камчатки? – снова спросил он.
Кажется, сейчас Соломин уже пожалел, что собирал ясак без «теплой компании»: пусть уж лучше бы разворовали пушнину свои мерзавцы, а не этот американский оборотень с глазами осьминога. Балансируя на уходящей из-под ног палубе, Губницкий добрался до своей тарелки, окунул в нее мельхиоровую ложку.
– Дайте человеку поесть спокойно...
В темном коридоре Соломину снова встретился юнга, беднягу даже мотало от усталости.
– Что, приятель, так много утомительных вахт?
– Да, сэр. На всю команду у нас одна бессменная вахта. Мы просто боимся ложиться в койки... Неужели вы не догадываетесь, зачем «Минеолла» тащится в пустыню Охотского моря, до которого нам, честным американцам, нет никакого дела?
Соломин сказал, что это из-за него:
– Напротив Охотска меня шлепнут за борт, как лягушку.
– Вы наивный человек, сэр, – засмеялся юнга. – «Минеолла» застрахована мистером Губницким на такую большую сумму, что дело осталось за малым – не дать ей зажиться на белом свете. Охотское море – отличная покойницкая, ведь там никто не проверит причину смерти. Вот мы и не спим, чтобы не проворонить, когда нас станут сажать на банку. Я вам дам совет: если это случится, не старайтесь завязать шнурки на ботинках. Вы не успеете крикнуть «мама!», как палуба сама выскочит из-под ног. Великий боже, не дай нам проспать эту веселую минутку...
С наступлением темноты Соломин прошел в каюту Губницкого, которого страшно перепугал своим появлением. Рука его потянулась к звонку, чтобы вызвать стюарда Кабаяси, но Соломин треснул его по руке.
– И не кричать! – сказал. – Садитесь...
Соломин плотно притворил двери.
– Что вам угодно? – спрорил Губницкий.
– Знать глубину вашего падения... Вы тридцать лет управляли Командорами. Скажите, удавалось ли вам за эти годы следить за русской прессой?
– Кое-что почитывал.
– Надеюсь, что под статьями, направленными против вас, вы уже встречали мое имя?
– Приходилось. А за что вы невзлюбили меня?
– За то, что вы самый настоящий жулик, место которому в петле. И будь моя воля, вы бы висели до тех пор, пока не лопнет дотла перегнившая веревка...
Губницкий догадался, что Соломин дальше слов не пойдет, и успокоился, начав ковыряться в своих карманах.
– Россия, – говорил он, – никогда не была для меня матерью. Я человек вполне новой формации, и мне вообще смешна сама мысль, что какую-то страну можно любить только потому, что там родился... Прошу вас – не падайте в обморок!
Он показал ему паспорт американского гражданина:
– Это мой... Вы удивлены?
Лицо Соломина покрылось холодным потом. Только сейчас он осознал, что произошло. К управлению Камчаткой пришел подданный Соединенных Штатов, о чем в Петербурге не догадывались. Губницкий правильно рассчитал удар: когда до министерства дойдет известие о его самозванстве, он будет уже в полной безопасности – за океаном! А весь богатый камчатский ясак (плюс денежная казна Камчатки) останется при нем. Ко всему этому он еще получит крупную сумму страховки после неизбежной гибели «Минеоллы»...
Соломин в обморок не упал.
– Вы крепкий человек, – похвалил его Губницкий. – Ну как? Видите, я вас поймал и держу в клетке, а вам меня уже не поймать... Ха-ха! – раздался бодрый смех. – Это я сделал уже не по-русски – это по- американски. Надеюсь, вы оценили размах моих операций.
– Да, оценил. Вы меня извините, – сказал Соломин, – но я вынужден поступить вот так... – Он плюнул в осьминожьи глаза Губницкого, потом вышел.
В каюте нащупал под подушкой холодный никель браунинга, подаренного в разлуку зверобоем Егоршиным. Присутствие оружия направило мысли в нехорошую сторону. «Нет, – сказал он себе, – стреляться рановато». Перед ним возникла ясная цель: во чтобы то ни стало добраться до первого же телеграфа, чтобы информировать Россию о геройстве камчатского ополчения, чтобы оповестить официальный Петербург о злодейском поведении шайки грабителей – Губницкого и барона Бриггена, этих прихвостней загадочных гешефтмахеров, Манделя и Гурлянда, что спокойненько посиживают на Галерной, в доме № 49... Очень сильно качало.
– С-с-с-сволочи... – свистел Соломин сквозь зубы.
«Минеоллу» швыряло так, что ее комоподобный мостик, казалось, оторвется от палубы и упорхнет за борт со всем его премудрым начальством. Хорошо, если бы это случилось!
Пятого августа расхлябанная от качки «Минеолла» положила якорь в жидкие грунты на внешнем рейде перед Охотском.
– Вы еще не спали? – спросил Соломин юнгу.
– Ждем пересадки... Хорошо, что в Охотском море нету акул, зато вода такая, что каждая косточка уже заранее готовится сплясать бравую моряцкую джигу!
