рукой:
– Делайте что хотите. Мне все равно...
Его упрятали в камеру для тихопомешанных, где уже сидел капитан байкальского парохода «Сынок», приятный и вежливый человек, в два счета научивший Соломина вязать морские узлы.
Первые дни Гондатти думал, что, дорвавшись до иркутских трактиров, Андрей Петрович попросту «загулял» во все тяжкие, и не беспокоился. Затем Гондатти велел сыскать Соломина, и был удивлен, что его приятель тихо тронулся... Обладая большими правами в генерал-губернаторстве, Гондатти на свой страх и риск вызволил его на волю. Соломин твердил одно:
– Петербург... мне надо в Петербург!
Гондатти протянул ему билет на экспресс до Владивостока.
– Я тебе худого не хочу, – сказал он. – Представь, что поехал ты в Питер, но такие же телеграммы ожидают тебя в Енисейской губернии, в Томской, в Казанской – и везде губернаторы станут проверять тебя на ненормальность до тех пор, пока ты и в самом деле не начнешь заговариваться... Поезд скоро отходит – поезжай в другую сторону, на восток!
– Но именно там и родилась легенда о моем сумасшествии. Как я появлюсь в Хабаровске? Приамурский генерал-губернатор Андреев сразу же засадит меня за решетку.
Гондатти велел подавать к подъезду экипаж.
– Но в Хабаровске, – доказывал он, – сидят хотя бы свои люди, которые и не такое еще видели... Первое время ты воздержись городить чепуху, болтай поменьше, и постепенно все образуется. А до Петербурга не доехать... Что ты, милый? Или порядков наших не знаешь? Не будь наивен...
Гондатти не поленился довезти его до вокзала, даже посадил в вагон и терпеливо дождался второго гонга.
– У тебя деньги-то есть? – спросил он.
– Откуда?
– Держи. Отдавать не затрудняйся...
Поезд тронулся. Не имея при себе никаких вещей, кроме пальто на плечах, Соломин потащился через состав, с одного тамбура на другой, в салон ресторана. Там он, стесняясь перед публикой за свои грязные манжеты, попросил водки.
– Ну, и чего-нибудь закусить. Попроще...
Возвращение на круги своя
Красивый город Дальний с его бассейнами для плавания и кортами для игры в теннис был уже давно оставлен, но Порт-Артур – в жесткой блокаде японских батарей и крейсеров – еще героически сражался. А пока Соломин, поспешая к Иркутску, преодолевал тяготы Якутского и Ленского трактов, русская армия успела выдержать две кровопролитные битвы. В сражении при Ляояне победа была уже за нами, но Куропаткин слабовольно сдал позиции японцам. Зато на реке Шахэ бои окончились безрезультатно для обеих сторон, и там образовался колеблющийся позиционный фронт – нечто совершенно новое в методике военного искусства.
Две попытки Порт-Артурской эскадры прорваться через блокаду во Владивосток не удались, а теперь мир внимательно следил за походом эскадры Рожественского; в поезде открыто поговаривали, что скоро Балтика отправит на войну третью эскадру под командованием адмирала Небогатова...
Всех беспокоила судьба Порт-Артура.
– Если Порт-Артур, – рассуждали военные, – выдержит осаду, тогда силы японского флота окажутся раздроблены и самураи не удержат наши эскадры в корейских проливах. Но если Порт-Артур капитулирует, тогда японцы смогут весь свой броненосный флот выставить у острова Цусимы и наши эскадры будут уже не в состоянии пробиться к Владивостоку...
Между Читой и Нерчинском, на станции Китайский Разъезд, вагоны экспресса заметно опустели: часть пассажиров пересела в воинский эшелон, который и помчал их в маньчжурские пустоши, к Цицикару и Харбину, откуда легендарная КВЖД вела прямо в полымя сражений. А за Нерчинском пошли мелькать знакомые для Соломина станции – Раздольная, Амазар, Ерофей Павлович, Рухлова, Бурея и, наконец, станция Гондатти, названная в честь его приятеля, на деньги которого он добирался до Хабаровска.
Всю дорогу пассажиры вели столь откровенные разговоры, что Соломину порою казалось, будто он попал на революционный митинг. И чем дальше углублялся экспресс в дебри Дальнего Востока, тем больше развязывались у людей языки, и даже сухопарая чиновница, инспектриса благовещенской женской гимназии, и даже солидный каперанг, едущий командовать крейсером, – все, словно сговорясь, на чем свет стоит костили царя и его окружение, перемывая кости бездарному Куропаткину.
– Но позвольте, – вступил в беседу Соломин, – ведь говорить о поражении России можно лишь в том случае, если враг ступит на русскую землю. Пока же мы сражаемся на чужой территории, о поражении и речи быть не может.
На это каперанг ответил не слишком-то вежливо:
– Да откуда вы взялись, любезный?
– С Камчатки, – ответил Соломин.
– Оно и видно, – заметила инспектриса гимназии, словно брызнула ядом, и свела в ниточку плоские губы.
Андрей Петрович испытал чувство, какое испытывает, наверное, человек, вдруг свалившийся с печки...
Вот и Хабаровск, здесь можно ощутить себя дома, где и солома едома. На перроне, встречая какое-то питерское начальство, выстроился оркестр, игравший красивый флотский марш «Кронштадт – Тулон». В морозном воздухе бравурно звенели медные тарелки, барабанная дробь напитала усталую душу бодростью... Андрей Петрович поднял воротник пальто и направился в городскую больницу, где вымученным голосом просил психиатра выдать справку о «нормальности». После беглой проверки его психика была признана вполне здоровой, а мышление гибким и ясным.
– Зачем вам все это? – удивился врач.
– Министр внутренних дел Плеве соизволил наклеить на меня ярлык сумасшедшего, а теперь его никак не отодрать.
– Глупости! Да и от Плеве брызг не осталось.
Соломин объяснил врачу, что смолоду был чиновником и силу великороссийской бюрократии, способной размолоть человека в порошок, он хорошо знает:
– Если уж кто-то наверху сказал, что я верблюд, то теперь, хоть головой разбейся об стенку, очень трудно доказать, что ты орел. Без бумажки казенного вида в таком деле не обойтись.
На последние деньги он перекусил в ресторане «Боярин», где, слава богу, знакомых не встретил. Потом в номерах Паршина снял для себя комнату и позвонил в редакцию «Приамурских ведомостей». К телефону подошел его бывший токийский корреспондент Пуцына.
– Навестите меня, Викентий Адамыч...
Пуцына вскоре явился, заметно облинявший. Памятуя о том, что война закрыла ему дорогу в Японию, которую он умел хорошо и красочно описывать, Соломин спросил:
– О чем же сейчас кропаете?
– Да так... о Колыме.
– Вы же там не были.
– И нет дураков, которые бы о Колыме мечтали. Но тема уж больно захватывает – бродяги, золото, дичь!
– Не нашли вы себя, – ответил Соломин, раскуривая последнюю папиросу последней, кажется, спичкой. – Колыма – это еще не тема. Там только волков хорошо морозить... Деньги есть?
– Нету. А надо?
– Очень.
– Не похоже, что вы с Камчатки.
– Похоже, милый, похоже.
– Тогда посидите. Сейчас деньги будут...
Пуцына ненадолго удалился в зал, где шла игра в карты, и вернулся, имея в кармане полтысячи
