Дарвин считал, будто люди произошли от хищников и обезьян. Если это правда, значит, в одном семействе могло быть много разных видов.
Пока Руфь пила кофе, она размышляла, от какого животного могла произойти бабушка. Спросить об этом она не решалась. Ее могли неправильно понять. С бабушкой можно было говорить о многом, но все- таки не обо всем.
Йорген немного напоминал лошадь. Он говорил мало, только встряхивал головой и был удивительно красивый. А какие у него глаза! В них никогда не было злобы. Только грусть.
Мать была похожа на тощую овцу, которая вдруг останавливается и начинает блеять. Но при этом она была очень ловкая и ладная и даже навоз из хлева выгребала красиво. „Ни дать ни взять, горожанка“, — говорила бабушка. Вот она уж точно была раньше каким-нибудь необычным животным.
Эмиссар и тетя Рутта тоже могли в любую минуту напомнить никому неизвестных животных, которые жили только в джунглях или в Земле Иудейской. Тетя Рутта иногда казалась опасной. Возможно, как носорог? Эмиссар больше смахивал на слона. Только гораздо красивее. Входя в комнату, он сразу занимал ее всю, и уже ни для кого вроде не оставалось места.
Руфь попыталась представить себе, каким животным была она сама. Скорее всего, лаской, которая мелькает среди камней и впивается зубами в тех, кто ловит ее ради шкурки. Однажды Руфь хотела поймать взгляд ласки до того, как она скроется в каменной изгороди. Но зверек был слишком проворен. Ласка мгновенно исчезла неизвестно куда.
Хорошо быть лаской, скрывающейся в своем тайном убежище, думала Руфь. И совершать поступки, непонятные здесь никому. Даже бабушке. Но для этого нужно уехать отсюда. Туда, где ни перед кем не придется падать ниц.
— Допивай кофе, Руфь. Ты должна принести дяде сухую одежду, — сказала бабушка и прикоснулась рукой к затылку Руфи. Ее рука была похожа на теплую медвежью лапу. Грубую и в то же время мягкую.
— Что мне ей сказать?
— Скажи, что и на этот раз все сошло благополучно. Его никто не видел.
— А брюки?
— Скажи только, что ему нужны другие брюки.
— Мне надо домой. Меня ждет Йорген.
— Нет. Сперва принеси дядины брюки!
Руфь бежала по пригоркам, ей хотелось поскорей выполнить бабушкино поручение. Она надеялась, что никто из соседей, обративших внимание на нетвердую походку дяди Арона, не появится у тети Рутты, чтобы поинтересоваться, все ли с ним в порядке, как это однажды сделала Фина из Свингена.
Руфь благополучно добежала до дядиного дома. На крыльце стояла тетя Рутта и вытрясала половики. Видно, она почуяла недоброе, потому что вид у нее был сердитый.
— Дядя у бабушки. Ему нужны брюки, — запыхавшись, выпалила Руфь.
Тётя Рутта стала браниться, и в уголках губ у нее появились пузырьки слюны. Как будто Руфь была виновата в том, что дяде понадобились другие брюки.
— Скажи, что я ему голову оторву, когда он вернется домой!
Руфь молчала.
— Скажи своей бабушке, что я прибью Арона гвоздями к I» ям лодочного сарая и оболью кипятком, пусть тогда забирает то, что от него останется. До чего же хитрая баба моя свекровь, и как она носится с этим лодырем.
— Никакая она не хитрая! Она уложила дядю на диван, чтобы поберечь твои нервы! — крикнула Руфь, не сдержавшись.
— А ты помалкивай, Эмиссарово отродье! И не смей говорить со мной, будто я сопливая девчонка! Я твоя тетка! Понятно тебе?
Руфь ловко уклонилась от увесистой ладони тети Рутты.
— Бабушка сказала, что все в порядке, его никто не видел, — сказала она, не спуская глаз с тетиной руки.
Из тети Рутты как будто выпустили воздух. Губы сомкнулись, образовав грубую черту с углублениями по углам. На щеках у нее были ямочки, и когда она смеялась, и когда сердилась. Только когда тетя Рутта сердилась, ямочки появлялись ниже, чем обычно. Она вытерла лицо фартуком и вошла в дом. Руфь осталась на улице.
— Не стой там как дурочка. Люди подумают, что я не пускаю тебя в дом, — сквозь зубы процедила она.
Руфь скинула на крыльце башмаки и вошла в кухню. Но, пока тетя Рутта заворачивала чистые брюки в серую бумагу и обвязывала пакет просмоленной бечевкой, она стояла у двери.
Пакет должен был выглядеть как «что-то важное», если Руфь встретит кого-нибудь по дороге. Тетя Рутта всегда пользовалась просмоленной бечевкой, потому что однажды на аукционе они купили большой моток. Из него получилось много отдельных клубков. И в сенях у дяди всегда пахло смолой.
Когда Руфь собралась уходить, тетя Рутта принесла ей из чулана большой кусок пирога.
— Я тебя убью, если ты кому-нибудь из детей скажешь, что я дала тебе пирога! До вечера я не желаю видеть здесь эту чертову ораву!
Дядя Арон и тетя Рутта родили девятерых детей, но выжили из них семеро. Двоих Господь забрал к себе еще маленькими, семеро оставшихся уже давно вышли из младенческого возраста. И Руфь прекрасно поняла, почему тетя так сказала: дома от детей всегда стоял страшный шум. Однажды она слышала, как какой-то мужик из Верета говорил со смехом, что дядя Арон штампует детей так же ловко, как продуктовые карточки. Но Руфь не обращала внимания на всякую болтовню. Дядя Арон был все-таки дядей Ароном.
Она откусила кусок пирога. Ничего вкуснее она никогда не ела. Прибежал Поуль и тоже потребовал пирога. Поуль был ровесник Руфи и Йоргена, но играл чаще с детьми из Верета.
— Пошли прочь с вашими крошками! Я только что вымыла пол и не желаю, чтобы вы сорили мне в доме! — прикрикнула на них тетя Рутта.
Они выскочили на крыльцо.
— Скажи своей матери, чтобы она сейчас же шла ко мне! Мы с ней вдвоем съедим весь пирог и будем пить кофе, пока нас не стошнит. Смотри, не забудь, а то я отлуплю тебя так, что ты даже сидеть не сможешь!
Поуль отправился к бабушке с брюками. Но мать все равно рассердилась, что Руфь надолго оставила Йоргена одного. Когда мать произносила имя Руфи таким тоном, в нем не оставалось ничего красного. Оно становилось острым и серым, как санная колея весной. И, словно шило, буравило голову. Руфь!
Она ничего не сказала матери о дяде Ароне, сказала только, что тетя Рутта сердита и просит мать прийти к ней.
— А в чем дело?
— Не знаю, — солгала Руфь.
— Приготовь сено коровам на вечер! И следи за печкой до прихода отца, — сказала мать и ушла.
Эмиссар много плавал на пароме и спасал души людей. Но не в его силах было спасти души своих домашних. Эли однажды совсем было поддалась ему и хотела преклонить колени, но мать этого не допустила. Вот что портило Эмиссару жизнь.
У него даже голос менялся, когда он проповедовал. Чужой, он звучал откуда-то сверху, над головой Эмиссара. Однажды Руфь слышала, как он читал проповедь на Материке. Собралось более двухсот человек. Он был одновременно и Господом Богом, и Иисусом Христом. Умопомрачительно красивый, с черными вьющимися волосами и сверкающими глазами. Даже рот у него изменился. Стал большой и красный, как у городской дамы, только гораздо больше.
Руфь видела по собравшимся, что он им нравится. Они стояли и сидели вокруг него, ловя каждое слово. Это было великолепно, почти страшно.
Но Эмиссар наш, мы только на время одалживаем его, подумала тогда Руфь.
Так было на молитвенном собрании. Но все изменилось, как только они вернулись домой. Дома Эмиссар стал обычным. Таким, как всегда.
