– Но здесь не школа-семилетка, и твоих родителей к завучу не потащат. Если котелок слабый, так тебя выпроводят в хозвзвод – и будешь там гнилую картошку разгребать…
Игорь Московский пихнул Финикина в бок локтем:
– Присягу давал? Давал. Тогда сиди и помалкивай.
– А при чем здесь присяга? – засопел Финикин.
– А при том, что в ней есть слова: «Клянусь добросовестно изучать военное дело…» Коли так, теперь зубри!
Прозвенел звонок. Лейтенант поднялся:
– Это еще только азы… Когда вам станут читать электронавигационные приборы, вот тогда покряхтите!
Что за зверь такой – эти приборы, которыми их пугают?
В середине дня повели обедать. Было морозно.
– Ать-два! Ать-два! – командовал Росомаха, будучи в хорошем настроении. – Задери носы кверху. Не стесняйся ножку поднять повыше…
Из-за дремучего леса уже потянуло от камбуза запахами.
– Опять суп гороховый, – точно определил Джек Баранов.
И все разом заныли, будто их обидели. Артюхов сказал:
– Зажрались вы, как я посмотрю. Если бы голодными были, так радовались бы, что горох да пшено ежедневно молотим.
– Верно! – поддержал его маленький Поскочин. – Не пойму, отчего вы боитесь гороха. В древности на Руси гороховая пища входила в ежедневный рацион воинов-витязей. Ибо горох укрепляет мышцы для боя, придает человеку силу и мужество…
Над кашей Савка Огурцов задумался о своей дальнейшей судьбе. Он уже твердо решил, что служить надо обязательно на эсминцах. На этих стремительных, как гончие, кораблях – на них, кстати, начинал служить и отец Савки – масленщиком!
А вот флот Савка еще не выбрал. Балтика, конечно, ближе к родному дому, но…
Тут старшина Росомаха постучал ему ложкой.
– Огурцов! Я могу подождать. Рота тоже подождет. Даже война согласна тебя подождать. Но каша ждать тебя не будет.
После плотного обеда юнги всегда обретали некоторую сонливость. Строились перед камбузом не спеша. Куряки рыскали в поисках окурков. Конечно, дома юнги завалились бы на диван с кошкой. А тут опять надо идти в классы. Сегодня еще две лекции: основы службы погоды на море и устройство корабельных рулей. До кубриков добрались лишь после ужина. И таким славным, таким милым показался им их подземный дом. Между «бортами» вовсю шла перекличка двух классов рулевых.
– Ух и дали нам… Аж голова вспухла.
– У вас метео была сегодня?
– Нет. Зато вам еще не читали устройство корабля.
Ближе к вечеру кубрики огласились криками радости:
– Почту самолетом привезли! Письма несут!
Огурцов тоже получил письмо от бабушки. Она сообщала, что от отца вестей нет. Беспокоилась, как бы внучек на флоте не простудился, и от души советовала просить бескозырку пошире, чтобы прикрывала уши. Сама же она, как истощенная, помещена на пункт усиленного питания, где всегда тепло и можно пить чай.
Вчера ей дали кусочек сахару без карточек, половину она откусила, а другую приберегла…
Савка вспомнил свое обжорство сахарным пайком. Как он ложкой-то его наворачивал! И страшным стыдом обожгло его. До чего стыдно перед бабушкой!
Джек Баранов похвастал домашней новостью:
– Ты не поверишь – у меня сестренка!
– Откуда она взялась?
– Как откуда? Мама родила. И знаешь когда? Первого сентября. Помнишь, мы с тобой в этот день по колено в воде котлованы рыли… Назвали Клавочкой.
– Котлован?
– Спятил ты, что ли? Сестренку. Вот кончится война, приеду в Москву в шикарных клешах, а Клавочка уже подрастет и спросит: «Кто этот дядя?»
Что-то хмуро и сосредоточенно вычитывал из письма родителей Финикин. Потом он обратился к Росомахе:
– Товарищ старшина, обдираловка тут какая-то.
– Это ты о чем?
– Пишут родители, что посылку мне выслали. А где она, эта посылка? Видать, зажали. Знаем, как это делается.
– А я тебе не Главпочтамт, – обозлился Росомаха. – Самолетом доставили лишь письмишки, а посылки не поместились. Здесь тебе не материк, а остров… Соловки! Или это я твою посылку зажал?
Финикин был не таков, чтобы много рассказывать о себе. Знали о нем юнги мало. Видать, дома у него, в Ногинске, все было благополучно, отец имел броню и в армию призван не был, и жили, видать, не только на то, что выдавалось по карточкам. А через денек после получения писем дневальный оповестил:
– Где ногинский граммофонщик? Его к командиру.
Финикин схватил шинель, перетянул ее ремнем.
– За что меня-то? Я не как другие!
Вернулся от Кравцова с посылкой в руках. Большущая тяжелая посылка была обшита холстиной.
– Помочь открыть? – предложил Игорь Московский.
– Еще чего! Не надо, – отказался Финикин.
Взял посылку за бечевку в зубы, словно собака жирную кость, и полез с нею под потолок. Юнги испытали даже неловкость, когда с поднебесья кубрика раздался страшный треск – это Финикин раздраконивал свое сокровище, выдирая гвозди из крышки. Юнги с подчеркнуто равнодушными лицами занимались своими делами. А с верхотуры уже послышалось чавканье. Стоя на корточках, прижатый сверху низким потолком, Финикин черпал из банок домашнее вареньице. Никто не сказал ни слова, но про себя юнги подумали, на редкость проницательно, что варенье-то небось
– Эй, тебе какое варенье прислали?
– А тебе зачем это знать? – ответил Финикин, прежде как следует подумав.
– Просто так, – смутился Коля, – я вот люблю вишневое.
С недосягаемой для Поскочина высоты донеслось:
– Вишневое тоже есть, да не про вашу честь!
Спать юнги ложились в скверном настроении, какого давно у них не бывало. Конечно, люди они гордые, никто не будет напрашиваться на даровое угощение. Но все равно противно: свой же товарищ ведет себя как последняя свинья.
Коля Поскочин перед сном шепнул Савке:
– Мог бы и угостить… хотя бы ложечку.
– Перестань! – И Савка отвернулся к стенке, терзаемый все тем же жгучим стыдом перед бабушкой.
– Так сладкого хочется, даже мутит.
– Спи, – ответил ему Савка. – Люди бывают разные, и с этим приходится считаться.
– Но они-то, эти люди, – возразил Коля, подразумевая Финикина, – они с нами ведь никогда не считаются…
Уже задремывая, Савка вспомнил блокадные дни, когда он возил на саночках с пожарища Бадаевских складов, разбомбленных фашистами, мешки с землей. С настоящей черной землей, впитавшей в себя сахар, расплавленный в огне. Мама варила эту землю в кастрюле. Получался пахучий черный настой, слегка сладковатый, и эту воду они с бабушкой пили, считая за счастье.
Рано утром он навестил командира роты рулевых. Кравцов, стоя у зеркала, собирался бриться. Он был красив той особой красотой подтянутости, которая свойственна большинству офицеров флота.
– У тебя что ко мне?
