— Я, конечно, не та женщина, которая нужна была Федору, Он даже иногда стеснялся меня, когда мы бывали в кругу его знакомых. Но вы бы тоже ему не подошли. Потом, когда родилась Оля, он вроде примирился, хотя никуда не брал меня с собой. То есть он приглашал меня в свои компании, но я-то понимала, что буду мешать, и сама с ним никуда не ездила, ссылалась то на дочь, то на маму. Потом началась ваша связь.
— Я была его любовницей?
— Да.
— И долго длилась эта связь?
— Я узнала об этом год назад. Это всем было известно.
— И моему мужу?
— Конечно. Вы открыто себя вели. Вы считали себя выше общественного мнения. А по-моему, вы были не выше, а ниже его.
Некоторое время они шли молча.
— Вы рассказывайте. Мне необходимо все это знать.
— А потом я подала на развод.
— А я не подавала на развод?
— Нет. Мне кажется, Федор был вам нужен в других целях. Вы были против расширения вашей научной группы. Вы боялись, что когда ваше открытие станет достоянием большого коллектива, вы потеряете ведущее положение в группе Федора.
— Значит, я имела на него влияние?
— Да, вы умели влиять. Вы умели быть обаятельной, когда это вам было нужно. Я сама в этом убедилась, когда встретила вас на одном банкете в институте.
— Я до самого конца была его любовницей?
— Нет, Федор порвал с вами, когда узнал, что у вас еще с кем-то связь.
— Еще связь… Значит, на самом деле я не любила Федора?
— Я не думаю, чтобы вы вообще кого-то любили. Вы любили только себя. Вы быстро сделали карьеру, вы нравились мужчинам, и это вы использовали в своих целях…
— Я была способным ученым?
— Каким бы способным ни был человек, он должен считаться с другими.
— Как относился ко всему этому Глухов?
— Я думаю, он превыше всего ставит свою работу. Я мало его знала, но он казался мне очень сухим человеком.
— А что произошло в последнее время?
— В последнее время? Федор пошел на примирение со мной, и я, конечно, как дура, поддалась. Я никогда не умела быть самостоятельной, потому и жизнь вся кувырком.
— А что было со мной?
— О, вы не давали Федору покоя. Вы постоянно ввонили ему, вы преследовали его. Вы никак не могли примириться с мыслью, что вас кто-то может бросить. Я даже боялась вас. Мне казалось, вы готовы на все.
— А вам не приходила в голову мысль, что я специально довела его до смертельного шока?
Галина испуганно посмотрела на Анну:
— Не думаю. Вы никогда не допускали ничего такого, что могло повредить вашей карьере.
— Я очень благодарна, что вы мне это все рассказали.
— Мне надо идти. Тут, в саду, моя дочь с соседкой гуляет. Нам пора домой.
— Можно мне посмотреть на вашу дочь?
Галина поколебалась.
— Что ж, пойдемте, если хотите.
Пятилетняя Оля ехала по садовой дорожке на велосипеде. Анна сразу узнала в ней ту девочку с мячиком, которую видела перед 'Юбилейным'. Оля слезла с велосипеда и бросилась к матери.
— Познакомься, Оля, это… Анна Аркадьевна, — запнувшись, сказала Галина.
Девочка склонила голову набок и смущенно завозила пяткой по земле. Анна уже знала, что современные дети не умеют ни кланяться, ни делать реверанс, ни даже просто знакомиться.
Анна склонилась к ней:
— Отчего у тебя коленки такие грязные?
Девочка пригляделась к симпатичному лицу Анны и перестала стесняться:
— Они у меня не грязные, а ушибленные.
— Упала?
— Упала.
— Заплакала?
— А вот и нет! Некоторые мальчишки тоже плачут, а я — нет.
— Правильно. Я тоже стараюсь не плакать, когда больно.
— А вы хотите цветочек?
— Хочу.
— Я бы сорвала, но милиционер оштрафует.
— А у меня есть деньги. Я заплачу штраф.
Девочка засмеялась — чем-то похоже на Сережу…
Анна проводила Галину с Олей до их улицы, на прощанье сказала:
— Если мне понадобится вас еще увидеть, вы не будете возражать?
— Пожалуйста, — и Галина даже попыталась улыбнуться, — звоните.
Анна вернулась домой в одиннадцать часов, по было еще совсем светло: едва минула пора белых ночей. Она открыла дверь своим ключом и услышала звуки фортепиано. Это не могло быть радио: звук был слишком чистым. Вероятно, у Глухова кто-то был. Анна не хотела никого видеть и решила сразу пройти в свою комнату, но потом подумала, что по правилам даже современного этикета следует показаться гостям, и вошла в гостиную. Глухов был один. Он сидел перед низким пианино и при ее появлении оборвал игру. Для нее было неожиданностью, что он играет.
— Я была у них.
— У Киянов?
Анна кивнула.
— Надеюсь, они приняли вас со всею светской любезностью?
— Возможно, по современным понятиям, это и была светская любезность. Во всяком случае, я многое узнала о себе.
— Знание — это светоч разума.
На какой-то миг в его взгляде отразилось страдание, но он тотчас опустил глаза в нотную тетрадь. Почувствовав неловкость, Анна спросила:
— Что вы играли?
— А как вы думаете — что это? — Он посмотрел на нее, взгляд его был по-прежнему спокоен.
— Я бы сказала — это похоже на Шопена.
— Это Григ.
— Новый композитор?
— Он писал на рубеже веков. Каренина могла его знать, но Купцова его недолюбливала, вероятно поэтому она и не включила его в ваше сознание.
Анна почти физически почувствовала тот интеллектуальный круг, в который замкнула ее эта женщина.
— А мне понравилось это, — сказала она, — похоже на Шопена.
— У Грига много шопеновских интонаций; прозрачность, недосказанность. Купцовой нравилось все конкретное.
Анна с трудом втягивалась в работу института. С утра она самостоятельно изучала электродинамику, потом занималась электроникой с Верой и нейрофизикой с Глуховым. Перед обедом она уходила в мастерскую и с помощью обычного электропаяльника по стандартным чертежам лепила многокаскадные
