стола.
— Я далек от того, чтобы винить только нашего молодого коллегу. — Новый недовольный взгляд в сторону Вила. — Мы все оказались не на высоте при первой попытке установить контакт с воскрешенным. Но никто не мог предполагать, что к нему столь быстро возвратятся силы, что это человек по природе своей агрессивен, наконец, что произошла такая путаница с сопроводительной документацией. Наружные надписи на некоторых саркофагах были повреждены и даже утеряны при транспортировке в хранилища Академии. Это произошло лет семьдесят тому назад. Наше поколение не несет за это никакой ответственности, но, — профессор Норберт многозначительно поднял палец, — мы знали об этом и обязаны были считаться с возможностью путаницы. Хорошо еще, что мы открыли саркофаг, в котором по неизвестной причине находился человек практически здоровый. Мы оживили его, и все. А если бы мы открыли саркофаг с трупом, простите, я хотел сказать с пациентом, которого не смогли бы сейчас вылечить, что тогда?..
— Заморозили бы и отправили обратно в хранилище, — заметил кто-то.
— Увы, — возразил профессор. — Боюсь, что это не так просто. Случаев повторного криоконсервирования наука пока не знает. Это следовало бы сначала проверить на… — Профессор запнулся.
— Обезьянах, — подсказали сзади.
— Не знаю, не знаю… Разрешит ли сейчас Всемирная Академия подобные эксперименты на высших млекопитающих? Не гуманно, коллеги! Как видите, сразу возникают сложности. Кроме того, мы не владеем сейчас в достаточной степени техникой криоконсервирования. Да-да, как это ни прискорбно. Мы научились хорошо снимать криоконсервацию. Но я затруднился бы назвать имя ученого, которого мог бы рекомендовать сейчас для замораживания, скажем, кого-нибудь из присутствующих здесь.
Вил почувствовал, что взгляд профессора снова мимолетно задержался на нем.
— Так вот, — продолжал профессор, — все это достаточно сложно. Мы не имеем права ошибаться, открывая саркофаги. И я надеюсь, что случай с 'Джимом Бокстером' — наша первая и последняя ошибка подобного рода. За минувшие дни, как вы знаете, были тщательно проверены и хранилища и архивы. Мы обнаружили еще несколько саркофагов, более или менее сомнительных в смысле документации. Мы уточним их содержимое позднее. В этом случае целиком оправдает себя старая пословица: 'Лучше позже, чем раньше'. Но мы, к сожалению, не нашли в архивах документов, которые могли бы быть документами нашего 'Бокстера'. Что он не Бокстер — это совершенно ясно. Но кто он, мы не знаем… А он пока не хочет помочь нам. И, чтобы не травмировать его психику, мы вынуждены условно принять подсказанную ему нами же версию. — Снова взгляд в сторону Вила. — Сейчас мы попросили помощи у историков. Может быть, они сумеют установить, кто в действительности этот человек. Может быть, он сам, поразмыслив, скажет нам правду. Ведь пока остается непонятным и то, зачем было криоконсервировать совершенно здорового человека, далеко не достигшего предельного возраста той эпохи. Я исключаю, чтобы это могло быть сделано вопреки его желанию…
— А если это все-таки особый эксперимент? — предположил кто-то.
— Тогда и документация сохранялась бы особенно тщательно, — возразил профессор. — Мы нашли бы ее. Наконец, были бы публикации на эту тему.
— А преступление? В ту эпоху преступления нельзя исключать. Например, ради получения наследства. Не могли его заморозить обманным путем?
— Очень мало вероятно, — задумчиво произнес профессор Норберт. — От него легко могли избавиться более простым способом… Итак, заканчиваю. До вынесения наших результатов и достижений на суд Всемирной Академии мы решили показать 'Бокстера' широкому кругу современников. Общественность чрезвычайно заинтересована результатами эксперимента и служба Публичной информации уже неоднократно обращалась к нам с просьбой организовать интервью с воскрешенным предком для всей планеты. Такое интервью состоится завтра. Вопросы есть? Нет… Заседание закрывается.
На лестнице, ведущей из зала заседаний, к профессору Норберту подошел высокий совершенно седой человек с очень резкими чертами смуглого, словно вырубленного в камне лица и внимательными темными глазами. Одет он был изысканно, хотя и несколько старомодно.
— Профессор Усам, — представился он.
Имя это ровно ничего не сказало профессору Норберту. Он молча поклонился и вопросительно взглянул на гостя.
— Я психиатр, — продолжал тот, — представитель профессии, достаточно распространенной в нашу эпоху. Меня пригласили ваши коллеги-психологи из отдела… забыл, как он у вас тут называется…
— Слушаю вас, коллега, — очень вежливо сказал профессор Норберт, все еще недоумевая, чего от него хотят.
— Так вот, я смотрел вашего Бокстера, даже разговаривал с ним…
— Гм… Ничего не знал об этом. Никто меня не предупредил, — сухо заметил профессор Норберт, крайне недовольный тем, что к его пациенту подключили постороннего.
— Повторяю, меня пригласили ваши психологи, — объяснил гость, словно догадавшись о мыслях собеседника. — Это было перед самым заседанием совета, и вас не стали тревожить. Прошу извинить за невольное вторжение в ваш эксперимент без вашего разрешения, но у меня было слишком мало времени. Через несколько минут я должен уехать.
— Вы с чем-то не согласны? — Профессор Норберт потер переносицу и заставил себя улыбнуться.
— Напротив. Я присутствовал на заключительной части заседания и не имею никаких возражений. Единственно — завтрашнее интервью для широкой публики… Вы не считаете его преждевременным? Я, конечно, понимаю — интерес широкой общественности, настойчивость службы информации, но…
— Но?.. — повторил профессор Норберт. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я совершенно согласен с вами относительно состояния здоровья и психики вашего подопечного. Несмотря на некоторую нервозность, вполне понятную в его положении, некоторую растерянность и крайнюю нестабильность характера, я не нахожу в его психике патологических отклонений. Он неотесан, груб, недоверчив, но это, в определенной степени, черты эпохи. Он ее представитель…
— Типичный представитель! — поднял палец профессор Норберт.
— Не знаю, типичный ли… Впрочем, вам виднее. Он у вас далеко не первый. Дело не в этом. Он отдает себе отчет в своих действиях, он может их полностью контролировать, может, но…
— Но?.. — снова повторил профессор Норберт.
— Но не всегда хочет. И вы, вероятно, это заметили. Может быть, это тоже одна из особенностей той эпохи. Ею, кстати, можно было бы многое объяснить, многое из того, что было и что теперь кажется нам совершенно бессмысленным… Вот это первое… И второе — ведь он же ничему, абсолютно ничему из того, что вы ему рассказываете и даже показываете, не верит…
— Придет время, убедится, поверит.
— Может быть, тогда и показать его на экранах?
— Мы покажем его не один раз. Пусть люди собственными глазами увидят его постепенную адаптацию в современности.
— А вы не думаете, что интервью перед лицом всей планеты отрицательно подействует на его психику?
— Помилуйте, дорогой коллега, а кто ему скажет, что его смотрит и слушает вся планета? — Профессор Норберт пожал плечами и сделал паузу, испытывая сладчайшее удовольствие при мысли, что сейчас он возьмет реванш. — Боюсь, что вы несколько недооцениваете наш опыт и традицию исследований. Я вам объясню: его приведут в отдельную комнату, посадят перед экраном, и очаровательная девушка задаст ему несколько вопросов. А он ответит. Вот и все. Он не будет и подозревать о масштабах аудитории. Кстати, с девушкой, поторая поведет интервью, его уже познакомили. Она нашла к нему подход. Оказалось, что он умеет быть вежливым, даже попытался сочинить какой-то комплимент…
Вероятно, профессор Усам был совершенно лишен чувства юмора, потому что он нахмурился и сказал:
— Если это интервью так необходимо, я бы на вашем месте вместо очаровательной девушки предпочел опытного пожилого комментатора.
Профессору Норберту не оставалось ничего иного, как улыбнуться и развести руками.
После этого они раскланялись и разошлись.
