— А ты, Том?
— Я ушел из дома последним, когда умерла мать. Стал работать в городе. Потом меня взяли в армию и послали воевать за океан.
— И ты был на настоящей войне, Том?
— Да. Меня научили убивать, и я убивал. Я научился очень хорошо убивать. Меня сделали за это сержантом. Потом меня ранило, и я должен был возвратиться домой. Но дома у меня не было. И я ничего не умел делать. Только убивать…
Он замолчал.
— Что же потом, Том?
— Это все.
— Нет, после того как кончилась война?
Он удивился:
— Разве она кончилась? Война не может кончиться. Люди не могут жить без войны…
Элина мысленно ликовала: вот когда он начал раскрываться, вот какие они были в действительности. В то же время она испытывала острую жалость: 'Бедный Том… Представляю, что сейчас творится у стереоэкранов'.
— Ты глубоко заблуждаешься, Том. — Она положила руку на его плечо и почувствовала, как он вздрогнул. — Все войны давно кончились. Человечество уже много десятилетий не знает, что такое война.
Он резко дернулся, и рука соскользнула с его плеча.
— Зачем? Зачем ты говоришь это? Я думал, тебе можно верить… А ты…
— Но это правда. Том… Ты… Просто прошло очень много времени с тех пор, как ты воевал.
— Молчи!
— Хорошо, оставим это. Чем все-таки ты занимался после того, как ушел из армии?
— Хочешь знать?
— Очень.
— Тогда выключи это. — Он указал на экран.
Она молча щелкнула клавишами, экран потускнел, снова стал плоским и погас.
— Ну, Том?
Он приблизил лицо к самым ее глазам:
— Я продолжал убивать, девочка.
— Как это, Том? — Она отодвинулась, но он схватил ее за руки.
— А вот так… И стал богатым. Очень… У меня появилось все: виллы, яхты, машины, девушки… Такие, как ты… Хотя нет, ты гораздо красивее.
Она попыталась оттолкнуть его, освободиться, но он сжимал ее руки все сильнее.
— Что ты делаешь. Том! Отпусти меня! Ну! Том… Том, не смей… Том…
Через несколько минут все было кончено. Полураздетая Элина ошеломленно рыдала, сидя на полу в углу студии. А он стоял возле и пытался успокоить ее:
— Ну чего ты. Перестань реветь, дура. Ну не удержался… Уж очень ты мне по душе пришлась. Так ведь я же по-хорошему… Ну хочешь, женюсь…
Он хотел помочь ей встать, но в этот момент дверь распахнулась и в студию ворвались Вил и Ник. При виде их Элина оттолкнула Тома, вскочила и пронзительно закричала:
— Уходите сейчас же, уходите все отсюда! Все до одного! И ты тоже!
— А ну, — угрожающе процедил Вил, приближаясь со сжатыми кулаками к Тому и указывая ему глазами на дверь.
— Вон, все вон! — продолжала кричать Элина. Вспыхнул экран на пульте управления, и Ив сердито заговорил что-то, однако на него никто не обратил внимания.
Том попытался подойти к Элине и что-то сказать, но Вил и Ник преградили ему дорогу. Тогда, махнув рукой, Том пробормотал:
— А, семь бед — один ответ…
И выбежал из студии. Вил и Ник устремились следом за ним.
В просторном кабинете президента Всемирной Академии сидели трое: сам президент — седой розовощекий старик в черной бархатной шапочке и парадной белой мантии и профессора Норберт и Усам. Все трое молчали. Президент постукивал пальцами по полированной поверхности большого письменного стола и выжидательно поглядывал то на одного собеседника, то на другого.
— Ну, и что же будем теперь делать? — спросил он наконец, откидываясь в кресле.
— Если считать, что ситуация не выходит за рамки эксперимента, — нерешительно произнес профессор Норберт, — то решать вправе Академия.
— Ничего себе экспериментик, — заметил профессор Усам.
— Это он что же, на глазах всей планеты? — поинтересовался президент, тщетно пытаясь скрыть улыбку.
— Нет, экраны в студии были выключены, — сердито ответил профессор Норберт. — Поэтому ему и не успели помешать.
— М-да… Так что же, коллега, как по-вашему, можно считать происшествие в студии экспериментом? — спросил президент, обращаясь к профессору Усаму.
— Этот вопрос я прежде всего адресовал бы Элине…
— Категорически возражаю, — перебил профессор Норберт. — Один человек не вправе решать судьбу такого эксперимента. Нам дан случай неповторимый… Мы должны продолжать наблюдения. Если его теперь изолируют ради торжества справедливости, как здесь говорили, потери науки будут невосполнимы.
— Наблюдения вы, вероятно, сможете продолжать и в том случае, если сочтут необходимым изолировать его, — сказал президент.
— Это будет совсем не то. Я имею в виду его адаптацию в нормальной обстановке, адаптацию в обществе, а не на обитаемом острове или в одиночной камере.
— А вы можете поручиться, коллега, что он не натворит еще чего-нибудь? — Профессор Усам скрестил руки на груди и не мигая уставился в лицо профессора Норберта.
— Эксперимент всегда несет в себе элемент риска, — не сдавался тот.
— Но ведь он может и убить. Запросто… Теперь, когда точно установлено, кто это, мы должны быть особенно осмотрительны.
— Кстати, кем он оказался в действительности? — спросил президент. — Подтвердилось, что он рассказывал о себе во время того злополучного интервью? Мне что-то говорили, но я уже запамятовал…
— Все, что он говорил, подтвердилось. — Профессор Норберт достал из небольшого портфеля лист бумаги и положил на стол. — Вот заключение Института новейшей истории. Его настоящее имя — Томас Джонсон. Он уроженец западного континента, молодость его прошла в очень трудной обстановке, потом служил в армии, потом… Ну, потом связался с преступным миром, стал, как это у них называлось, гангстером, одним из руководителей какой-то крупной организации. В конце концов попался и, так как не назвал соучастников и шефов, был приговорен к смерти. Смерть в газовой камере, с его согласия, заменили криоконсервированием на пятьсот лет. Его заморозили, поместили в одно из хранилищ, а все документы почему-то остались в тогдашнем министерстве юстиции и потом попали в архив. Там они каким-то чудом сохранились, и вот теперь историки их по нашей просьбе откопали.
— Так вы, значит, оживили его раньше срока, — покачал головой президент.
— Да, и не жалею, — запальчиво возразил профессор Норберт, — потому что он, по-видимому, единственный, кого заморозили совершенно здоровым.
— А как это все-таки получилось?
— Сейчас трудно сказать… По-видимому, на его саркофаге не было никаких надписей, только номер. Когда все это было свезено в хранилище Академии холода и началась реставрация саркофагов, на его саркофаге по ошибке поместили табличку с надписью с другого саркофага. И он стал числиться у нас Бокстером. А саркофаг настоящего Бокстера, вероятно, привезли в таком состоянии, что хранить его было
