Наследство

однако, что зрелище не особенно впечатлило его. Тогда мне приходит в голову, что наши хоромы, возможно, не больше флигеля в его школе. Вероятно, усадьба даже меньше, чем дома большинства его одноклассников.

— Я так счастлива, что у тебя каникулы, сынок, — говорит Бет, снимая с Эдди рюкзак.

Он улыбается, глядя на нее искоса: явно немного сконфужен. Со временем он вытянется и перегонит мать — уже сейчас он ей по плечо.

Я показываю Эдди окрестности, пока Бет изучает табель с оценками. Я веду племянника вверх на курган, по унылому лесу, оттуда к Росному пруду. Он где-то нашел длинную палку и со свистом рассекает ею воздух, рубит траву и глухую крапиву. Сегодня потеплело, но очень сыро. В воздухе висят мелкие капельки мороси, над головой постукивают голые ветки.

— Почему его так называют — Росный пруд? Это же и не пруд вовсе. — Эдди, низко присев на своих худющих голенастых ногах, тычет в берег палкой. По воде идет рябь. Карманы джинсов у него набиты разными сокровищами. Парнишка — сущая сорока, но этот этап никого не минует. Старые английские булавки, каштаны, подобранные на земле осколки сине-белого фарфора.

— Отсюда берет начало река. Давным-давно исток углубили, сделали этот пруд, что-то вроде водохранилища А Росный пруд, наверное, потому, что в него собирается роса.

— А плавать в нем можно?

— Мы раньше плавали — Динни, твоя мама и я. Хотя, знаешь, я что-то не припомню, чтобы твоя мама хоть раз зашла на глубину. Вода в пруду всегда холоднющая.

— У родителей Джейми есть классное озеро, в нем можно плавать. Настоящий бассейн, только не воняет хлоркой, нет кафеля, ну, ты понимаешь… Там растут водоросли, все такое, но он чистый.

— Здорово, наверное. Но не в это время года, как считаешь?

— Да уж, пожалуй. А кто такой Динни?

— Динни… это был мальчик, с которым мы вместе играли…. Когда мы были детьми и приезжали сюда. Его семья жила по соседству. Вот мы и… — Я умолкаю.

Почему разговор о Динни так смутил меня? Динни… Его руки с квадратными ладонями, такие умелые. Смеющиеся темные глаза из-под челки, копна волос, в которую я однажды, пока он спал, натыкала ромашки, трясясь от еле сдерживаемого смеха и собственной дерзости. От того, что я так близко и дотрагиваюсь до него.

— Он любил приключения. Однажды он построил нам потрясающий дом на дереве…

— Можно на него посмотреть? Он все еще там?

— Хочешь, пойдем проверим? — предлагаю я.

Эдди расплывается в улыбке, убегает вперед на несколько шагов и, прицелившись в тощее деревце, сражает его палкой, как двуручным мечом.

Постоянные зубы у Эдди еще не окончательно встали на место. Кажется, они борются за положение во рту. Между ними большие щели, а два зуба наезжают друг на друга. Скоро им предстоит скрыться за брекетами.

— Я не расслышала, что кричали тебе другие ребята, — кричу я.

Эдди строит гримасу.

— Цветок в горшке, — нехотя сознается он.

— Что за фигня?..

— Ну, это довольно противно… Хочешь, чтобы я рассказал?

— Давай-ка колись. Никаких секретов между нами. — Я улыбаюсь.

Эдди вздыхает:

— Мисс Уилтон держит у себя на столе маленький горшок с растением — я не знаю точно каким. У мамы тоже такое есть — с темно-лиловыми цветами и волосатыми листьями, помнишь?

— По описанию похоже на африканскую фиалку.

— Кто ее знает. Ну, она один раз наказала нас, заставила сидеть в классе вместо обеда. И я сказал, что так хочу есть, что готов сожрать что угодно. А Бен меня начал подначивать, что я не съем ее цветок. Ну и…

— Ты его съел? — Я поднимаю бровь, на ходу складываю на груди руки.

Эдди пожимает плечами, но видно, что он горд собой.

— Не весь. Только цветы.

— Эдди!

— Не рассказывай маме! — хихикает он и снова бежит вперед. — Какое у тебя было прозвище в школе? — кричит он, обернувшись ко мне.

— Вообще-то, никакого. Просто Рик. Я всегда была самой младшей, бегала за старшими хвостиком. Динни иногда звал меня Щенок.

У нас с Эдди отношения ближе, чем обычно у теток с племянниками. Я жила с ним два месяца, пока Бет выздоравливала, пока ей оказывали помощь. Непростое это было время, мы были предупредительны, не ссорились и во всем друг другу уступали, вели себя нормально. Долгих разговоров по душам мы не вели. Не изливали друг другу душу, не откровенничали. Эдди тогда был слишком мал, а я чересчур замкнута. Но нас объединяли страх за Бет, постоянное чувство тревоги, печали и замешательства. Мы оба с ума сходили и понимали это. Оно-то нас и сблизило — то тяжелое время. Мы с Максвеллом, отцом Эдди, взволнованно спорили вполголоса за закрытыми дверями, потому что не хотели, чтобы мальчик услышал, как отец называет его мать недееспособной.

Все, что осталось от дома на дереве, — несколько досок, потемневших и зеленых, скользких на вид. Они похожи на сгнившие обломки кораблекрушения.

— Ну что ж, он знавал и лучшие времена, — грустно констатирую я.

— Ты же можешь его заново отстроить. Я помогу, хочешь? — Эдди старается меня подбодрить.

Я улыбаюсь:

— Можем попытаться. Но в любом случае дом годится только для лета, сейчас в нем холодно и грязно, так что нужно все обдумать.

— Почему вы перестали сюда ездить? Навещать прабабушку? — Невинный вопрос — бедняга Эдди, он хочет разрядить обстановку. Ну и выбрал что спросить.

— О… знаешь… просто мы, когда подросли, стали ездить всюду с родителями. Да я и не помню.

— Но ты же сама говорила, что люди навсегда запоминают важные события своего детства. Ты мне так сказала, когда я получил приз на конкурсе чтецов.

Я, конечно, имела в виду приятные воспоминания. Но Эдди получил этот приз, когда я жила с ним, в те два месяца И мы тогда оба, не сговариваясь, подумали об одном: Эдди никогда не забудет, как вернулся из школы домой и обнаружил Бет в ужасном виде. Увидев, как эта мысль отразилась на его лице, я только прикрыла глаза и пожалела, что не могу вернуть вылетевшие слова.

— Вот видишь, лишнее доказательство того, что это не было так уж важно, понимаешь? — отвечаю я небрежно. — Пошли, тут еще полно всего интересного.

Мы идем обратно к дому и, спасаясь от начавшегося дождя, ныряем в оранжерею. Оттуда, вымокнув до нитки, мы двигаемся короткими перебежками от укрытия к укрытию, от старой конюшни к каретному сараю, заваленному хламом и побелевшему от птичьего помета. Задрав головы, мы считаем ласточкины гнезда потолочные балки облеплены ими, будто древесными грибами. Эдди находит топорик с лезвием, покрытым ржавчиной.

— Класс! — выдыхает он, описывая в воздухе широкую дугу.

Я ловлю его за запястье, большим пальцем провожу по лезвию, убеждаюсь, что оно не чересчур острое.

— Будь с ним крайне осторожен! — Я смотрю ему прямо в глаза. — И не носи его в дом.

— Не буду, — обещает мальчишка, снова взмахивает топориком — и улыбается, слушая, как свистит разрубаемый воздух.

Становится темнее, дождь усиливается. За дверью каретного сарая уже течет, пузырясь, грязный ручей.

— Пойдем-ка домой, пора уже. Твоя мама начнет беспокоиться, куда мы пропали.

— Давай покажем ей дом на дереве и скажем, что можем его восстановить. Спросим, что она об этом