страшна!
В Бахчисарайском райкоме партии приглядывались к бухгалтеру строительного участка. Заинтересовался им молодой секретарь Василий Ильич Черный. Он бывал на партийных собраниях строителей, слушал два раза Македонского. Весомо человек говорил, да так, что сам начальник участка казался на три головы ниже его.
Вызвали Македонского в райком партии.
— Работой доволен?
— Не жалуюсь.
— А все-таки? — Черный заглядывал в глаза.
Молодой секретарь нравился Македонскому и своей откровенностью, и веселостью. Михаил часто видел его среди молодежи и поющего, и танцующего, и серьезного: выступал не краснобаем, а всегда говорил слова нужные…
— Не знаю! Чего-то мне не хватает, — признался честно.
— Давай вдвоем подумаем, а?
Но подумать не успели — война!
Нежданная, как пропасть, которая разверзлась вдруг под ногами.
На долины надвинулась давящая тишина. А косогоры, как нарочно, выстилались урожаями, на кустах искрились гроздья сладких-пресладких мускатов. Душно было у душистого дюбека и далматской ромашки, так и не убранной с долин.
Затих городок, с главной улицы исчез дым шашлычных, позакрывались винные погребки, только старцы по-прежнему терли сухие спины о каменные стены.
Райвоенком принес к секретарю список коммунистов, подлежащих немедленной отправке на фронт. Василий Черный внимательно изучил его и перед некоторыми фамилиями ставил маленькие отметинки- птички. Такая птичка появилась и перед фамилией Македонского.
— Пока этих не трогайте, товарищ военком.
Рапорты, заявления, личные просьбы… На фронт, на фронт; Трудно сказать, кого было больше в приемных военкомата: тех, кого вызывали по повесткам, или тех, кто пришел по личной воле…
Я не так давно обнаружил в архиве заявление нашего совхозного секретаря партийного бюро Дмитрия Ивановича Кузнецова. Он был ходячая смерть, на наших глазах чахотка сжигала его. И вот строки из его просьбы: «Я знаю: больше года не протяну, чахотка спалит. Но я хочу умереть с оружием в руках. Умоляю: дайте мне такую возможность!»
Дмитрий Иванович добился своего: защищая Севастополь, был смертельно ранен и умер солдатом.
Пять рапортов Македонского лежали на столе секретаря райкома. Литые строки: я хочу на фронт, я обязан быть там!
— И ты считаешь, что в райкоме не знают, где сейчас место каждого коммуниста? — спросил Черный.
— В данном случае — нет, не знают. — Македонский был категоричен.
— Объясни!
— Бухгалтер не нужен — строительство заморожено. Я здоров, стреляю, умею и с саблей, и за пулеметом лежал!.. Немцы под Перекопом! Так где же мое место, товарищ секретарь?
Василий Ильич молчит, думает. Он вчера был на бюро обкома партии, и там предложили срочно сформировать партизанский отряд, найти командира.
Но… согласятся ли с такой кандидатурой члены бюро? Черный помнит, как кто-то уже бросал фразу: «Этого Македонского из партии исключали, не забывайте!»
Черный спросил:
— А если райком поручит тебе эвакуацию скота?
Македонский почуял: секретарь райкома имеет в виду другое. Он ответил так, как отвечает человек, которому выбора не дано:
— Прикажут — погоню и скот.
Черный улыбнулся:
— С тобой не соскучишься. Сядь поближе. — Черный подал список. Прицелься к каждому и скажи: подходящий народ для партизанства или нет?
Быстро, но придирчиво оглядел список, сразу же увидел и свою фамилию, и самого Черного, и многих, многих, которых знал лично… Не то что глазами, а вроде руками каждого прощупывал…
Два секретаря райкома партии — Черный и Андрей Бережной, все заведующие отделами райкома и райисполкома, цвет партийного актива: агрономы, механизаторы, учителя, председатели колхозов и сельских Советов… Девяносто коммунистов района! Вот так костяк отряда!
Македонского определили в заместители командира. Отряд дали Константину Николаевичу Сизову. Он командовал местным истребительным батальоном, был ловок, быстр, не робел в любом деле. Не признавал невозможного.
Отряд сразу как бы поделился на две части. Кто пошел в лес из истребительного батальона — держался поближе к Сизову, кто держал власть в прифронтовом районе, угонял скот, спасал добро, эвакуировал семьи — к Македонскому.
И даже стояли группы в разных местах, а связывал их только комиссар Василий Черный.
Сизов спешил, хотел сразу же взять фашистов на абордаж. Его партизаны на кургузых лошадках врывались в села, через которые уже прошли передовые немецкие части, но куда не дошли оккупационные власти. Под руку попадались обозники, тыловики, они бежали от первого выстрела, и Сизову казалось, что он на коне. В села заходил как хозяин, поднимал над сельским Советом красный флаг и говорил:
— Советская власть жива!
Македонский начинал с мелочей: учил партизан наматывать портянки, натягивать на них сыромятные постолы, вспоминал, как в летних лагерях на войсковом учении быстро строили шалаши, показывал, каким манером разжечь бездымный костер, как ходить по тропам…
Народ у него был равнинный, горы видал только издали Все было интересно и нужно.
Македонский с оглядкой приближался к шоссе Бахчисарай — Бешуй, по которому двигались немецкие обозы — правда, не густо, но с охраной. Присматривался. Разобьет отряд на пятерки, скажет старшему:
— Посиди над дорогой, погляди. Хорошо гляди, а потом все расскажешь.
— Швырнуть гранату дозволяешь?
— Делай, как велел!
Правая рука Македонского — его шурин Михаил Самойленко. Ну и выдержанный человек! Черты лица мягкие, голос глуховатый, но зато умеет ближе всех подобраться к шоссе, да так разглядит немцев, что будто книгу открытую читает. И в лесу свой человек: глаза завяжи, а точно возьмет нужную тропу. Их, таких, при Македонском много. Взять, к примеру, Михаила Горского. Пройдет по каменной круче — песчинка не шелохнется.
А Сидельников — председатель Бия-Салынского Совета? Село за горой и за бором — и дыма с того места, где стоит сейчас отряд, не увидишь, — а он знает все, что там приключается. Треух на затылок и слушает: «Трехтонка ихняя с мертвым грузом!» Или так: «Пехтура идет, усталая». Не слух, а звукоулавливающий аппарат.
Сизов пошумел в предгорье, но только пошумел. Навалилась оккупационная машина и сразу же бросила Константина в горы.
Так жили две половинки рядом. Рядом, но врозь. Сизовцы кинулись было «пошуровать» в Качинской долине, но Македонский решительно воспротивился:
— Рано! Надо бить, а не пугать!
С Сизовым пришел армейский капитан из окруженцев — Андрей Семенов. Вояка, дважды раненный, с орденом. Поглядел он на Македонского и раскричался:
— Отсиживаетесь, даром хлеб жрете! А Севастополь в огне, в крови… мать вашу…
Михаила Андреевича не так-то легко сбить. Он спокойно выслушал капитана, а потом спросил:
— Чего ты хочешь?
