— Напишу о том, что здорово швыряешь гранаты.
— И хорошо. Прощевайте, дружки.
Через три месяца Трофименко умер от голода. Когда почему-либо приходит на ум приказ номер восемь, то в первую очередь я вспоминаю о тихом партизане, ялтинском инженере Трофименко.
Генерал Аверкин появился шумно, со «свитой» — майоры, капитаны… Одеты — будто только со строевого смотра, правда не парадного, но по всей форме.
Сам генерал имел прямо-таки богатырский вид: высокий, плечи — косая сажень, выправочка — позавидуешь. И голос настоящий, мужской, за три версты слышен.
— Начштаба, с картой ко мне! — приказал басом, адресуясь к моей персоне.
— Есть! — Стараюсь не подкачать.
— Рассказывай, где отряды, что делают, что имеют.
Выложил, что знал, покороче, побесстрастнее, как и положено докладывать старшему начальству.
— Ялтинский, говоришь, на самой макушке гор, а потом, как его?..
— Акмечетский.
— Во-во! Где он?
— В двадцати километрах от переднего края Севастопольского участка фронта.
— Это очень интересно. — Генерал долго смотрел на отметку, где было место дислокации самого западного отряда нашего района. — Это хорошо, что он там, отряд Акмечетский. Иди, начштаба!
Через час снова вызвал. Вокруг Аверкина офицеры его штаба, посередине клеенка, а на ней разная снедь и фляга. Генерал взял стакан:
— Пьешь?
— Бывает.
— Чистый?
— Не пробовал.
— Тогда разбавь. Пей!
Выпил — аж дух захватило.
— Закусывай, — подвинул банку фаршированного перца.
— Не отказываюсь! — сказал я весело.
— Теперь толком покажи дорогу на Ялтинский отряд, а оттуда на Акмечетский.
Я поднял на генерала глаза. Взгляды наши встретились.
— Я совсем недавно вернулся из Ялтинского. Обстановку могу доложить.
Генерал строго:
— Что приказано, то и делай.
— Ясно.
Доложил, что знал, а потом все же спросил:
— Подпишете приказ о вступлении в командование районом? Он написан, я потянулся к планшету.
Генерал рукой остановил:
— Пригляжусь к отрядам, а потом скажу. А пока так: чтобы на рассвете был у меня толковый проводник к ялтинцам. Всё!
Генерал переночевал и ушел, увел майоров и капитанов, охрану — группу автоматчиков. Мы снова остались с Иваном Максимовичем в своем штабе. Лишь недостроенная землянка напоминала о шумных гостях.
Бортников прикинул так и этак, а потом попросил:
— Пиши Мокроусову рапорт: генерал в командование не вступил, дорога у него севастопольская. Все ясно?
— Яснее некуда, товарищ командир! Генералу — фронт, партизану — лес!
— Все так и должно.
Поступают тревожные вести из отрядов: каратели готовят против нас небывалую по масштабам экспедицию: дивизии подтягиваются к горам.
Из штаба полетели наши связные с предупреждением: внимание!
Ялтинцы приветливо встретили генерала.
Аверкин со своими майорами, капитанами, телохранителями. Остатки первой боевой группы. Вторая группа — ребята на подбор… Всего более ста пятидесяти партизан. Сила! Казалось, сам черт им не страшен, не то что карательный отряд. Пусть попробуют — по сопатке получат!
Генерал первым делом потребовал установить связь с командиром Акмечетского отряда Кузьмой Калашниковым.
Связные немедля бросились выполнять генеральский приказ.
Но Аверкин не хотел покидать ялтинцев, не оставив после себя доброго боевого следа. Тут мысли генерала и отрядного Мошкарина полностью совпадали. Последний тоже мечтал о крупном боевом успехе, ну хотя бы об ударе по тем же Долоссам.
Срочно был вызван Становский.
Генерал скользнул по нему взглядом строгих и требовательных глаз:
— Кто в Долоссах?
— Румынская рота, товарищ генерал. Еще взвод немцев и группа полицаев.
— Слушай внимательно. Сегодня же пойдешь в разведку. Лично выясни, сколько и чьих там солдат, вооружение, огневую оборону.
— Понятно.
Мошкарин добавил:
— И где Митин.
— Понятно.
— О результатах докладывай через связных.
Генерал и командир отряда Мошкарин по всем правилам готовились к удару по вражескому гарнизону, были даже у южного обрыва яйлы — на личной рекогносцировке.
Идея удара по гарнизону захватила ялтинцев и всех, кто находился у родника Бештекнэ. Возник тот самый боевой задор, который обеспечивает успех там, где, по всем расчетам, его не должно быть.
Отряд напружинился, в нем появилось то, что появляется у бегуна на длинной дистанции, — второе дыхание.
Политрук группы — ялтинский электрик Саша Кучер — читал вслух книгу командующего Алексея Мокроусова о боях в тылу барона Врангеля. Глава штурм Судака. Слушают — слюнки текут. Еще бы! Мокроусов в полковничьей папахе, на резвом коне влетает в набитый беляками город. Его с почетом встречают господа офицеры, дамы — красавец, а не полковник!.. И вдруг разворачивается… Красное знамя. Свист, гик, улюлюканье: «Братцы, бей беляков, пузанов буржуев!»
…Начальник штаба Тамарлы шуршит картой, беспокойно почесывает бороду, поглядывает то на генерала, то на Мошкарина. Что-то ему не по себе, но в конце концов азарт захватывает и его. Только непонятно, почему молчит Становский — связного от него нет!
Двенадцатое декабря… День холодный, сумеречный. Над мертвой яйлой, окутанной снежным саваном, ползут тучи.
Тамарлы не спит. Еще не было полуночи, а он все выходит на дальние посты и прислушивается.
Тихо.
— Все в порядке, — докладывает начальник караула через каждые полчаса.
Все больше тревожится Тамарлы, Подсел к Мошкарину:
— Может, поднимем отряд, уйдем сейчас?
— Не паникуй, старина. Каратели не на волшебных коврах-самолетах. Они себя уже обнаружили бы.
Не спится и командиру второй группы Петру Ковалю. «Шоферское чутье!» любил он эти слова. Когда
