Ковбой есть ковбой, ковбой пасет лошадей. Мустангер пасет ковбоев. Он — смотрящий. Смотрящий на Новом Арбате и Арбате.
Мансур искал встречи с Мустангером. Нужен был разговор. Нужно было разрядить обстановку и внести ясность. Возражать против проекта превращения новоарбатских тротуаров в стоянки для машин Мансур не стал. Время было упущено. Поезд ушел. Семафор потух. Воевать с альянсом чеченцев и правительства Москвы было по меньшей мере неразумно. Надо было найти компромисс, надо было сделать ход конем и отстоять свои интересы. И разве биотуалеты помешают автобильной стоянке? Разве цветочные лотки и домики не украшают Новый Арбат? Разве владельцы «кадиллаков» и «ландроверов» не дарят красивым женщинам цветы?
— Брат, — сказал Мансур, — я давно живу на Арбате. Эта улица — моя судьба. Здесь жили, здесь молились, здесь умирали мои предки. Они завещали жить и нам здесь. Рестораны — это наша плоть. Казино — это наше сердце. Но уличная торговля — это наша душа, потому что она многолика, она многогранна, она весела и искрометна, и она ко всему еще дает прибежище небогатым азербайджанцам. Это многоводная река жизни, питающаяся от сотен мелких ручейков. Ваши автомашины закуют в гранит эту реку, они сделают каменными ее живые берега и польют эти берега мазутом и отработанными маслами. Лужок не прав. Но раз так решено в мэрии — мы не станем базарить, мы не станем поднимать пыль. Однако торговля не должна умереть. Книги пусть уйдут. Но цветы и конфеты должны остаться. Я больше ничего не прошу.
— И пусть они останутся, — весело сказал Мустангер. — Но только не на территории автомобильных стоянок. Занимайте пешеходную зону. Там есть простор. Мы оставили проход — два метра. А сколько человеку надо, чтобы пройти? Это в пять раз больше, чем горная тропа, где умеют разойтись мирно двое мужчин.
Еще до первых морозов на Новом Арбате появились стеклянные домики на колесах. К ним тянулись электрокабели от высотных домов. Цветам стало тепло. Это были цветы из Голландии, и они не любили, чтобы температура воздуха опускалась ниже плюс пяти.
— Лужков будет недоволен этими тонарами, — сказал Нурпеку майор ФСО Дмитрий Подхлябаев.
— Ему сейчас не до нас, — ответил Нурпек. — Он воюет в высших сферах. Он занят пикировками с Кремлем. Нельзя открывать войну на два фронта.
А через два дня на углу Нового Арбата, дом два, появились еще два стеклянных домика с цветами на месте книжных лотков. Они заняли не только бывшее место Оси Финкельштейна, но и наших героев. Негде было стать ни певчему дрозду Василию Мочалкину, ни попугаю из Рязани Бирюлькину. Они ринулись названивать в ОВД «Арбат», в Мосгоргинспекцию самому товарищу Никитину. Мосторгинспекция направила их в Госторгинспекцию, а там старший инспектор по торговле Центрального округа Куракина молвила:
— Я не занимаюсь проверкой установки тонаров, я проверяю лишь качество товара. Вот ежели цветы будут дурно пахнуть — тогда вопрос ко мне и я уж задам жару этим азербайджанцам.
— А вы пожалуйтесь в управу «Староконюшенная», — посоветовала секретарша.
Ося засмеялся и сказал:
— С таким же успехом можно жаловаться в «Спортлото» или в телепрограмму «Угадай-ка». Но мы-то знаем отгадку…
— Тогда обратитесь к архитекторам города Пасенко и Любимову, без их согласия никто не имеет права устанавливать в центре Москвы на тротуарах тонары, — сочувственно и устало посоветовала Куракина. — А еще лучше — напишите жалобу в Центральный округ заместителю префекта Коркневой. Она поручит разобраться… И если тонары незаконны, милиция должна их убрать.
— Ни за что не уберет! — сказал Ося Финкельштейн. — Потому что это советская милиция. Она знает свои возможности. И проверяет милицию только советская милиция… Из ОВД «Арбат», из УВД Центрального округа…
— А вы сходите к заместителю начальника УВД Центрального округа по борьбе с экономическими преступлениями товарищу Хуснетдинову Ренату Зафировичу. Он очень принципиальный товарищ, — снова подарила бесплатный совет мадам Куракина.
— Это у которого начальник Сергей Семенович Зуйков? — поинтересовался Ося.
— Да вы же всех прекрасно знаете, — улыбнулась инспектор Куракина, — вам и карты в руки. А уж если не поможет сам Зуйков, тогда пишите на имя мэра. Он поручит кому-нибудь разобраться.
— Начальник УВД Центрального округа Зуйков Сергей Семенович уже не работает, — сказала вторая инспектор по торговле, Дыроколова.
— Неужели сняли? — обрадовался Ося.
— Не сняли, а перевели, — поправила Дыроколова. — Сергей Семенович пошел на повышение! Да вы не забирайтесь так высоко, вы обратитесь лучше к начальнику отдела по работе с потребительским рынком по линии ГУВД товарищу Певзу. Он очень принципиальный человек. И товарищ Ножкин, инспектор по особым поручениям, тоже очень принципиальный человек. Они могут дать команду — и тонары одним махом уберут. У них и кран есть, и платформа для вывоза тонаров…
— Эх, сюда бы товарища Ким Чен Ира, — вздохнул Ося. — Он бы живо навел порядок.
— А вы и впрямь от арбатской общественности? — полюбопытствовала Куракина.
— Да, мы общественники. Мы представители Совета района «Староконюшенный», — сказал Костя Збигнев. — Мы борцы с ветряными мельницами. Дон Кихоты и раблезианцы. Мы мечтатели правопорядка.
— А я из фонда «Закон был и сплыл», — сказал Ося Финкельштейн. — Мы завтра организуем стачку лоточников на углу Нового Арбата и Никитского бульвара, а эти чертовы тонары нам очень мешают.
Они как наивняки пытались достучаться до правительства Москвы, они обзвонили сотни телефонов Департамента потребительского рынка и поняли, что к реальному рынку эта контора не имеет никакого отношения, она была фабрикой бумаг, фабрикой рескриптов и указов, постановлений и предписаний, так похожих одно на другое, так же малоэффективных, как знаменитое распоряжение мэра номер 10–10 от 26 октября 2000 года. Это распоряжение, черт бы его побрал, часто снилось Року, и он пытался почему-то внедрить его в жизнь, ему снилось, что он это не он, а инспектор Моисейкин, всесильный и всеничтожнейший инспектор Моисейкин, которому дано вроде бы все и вместе с тем не дано ничего, потому что простой инспектор — это лишь проводник чужой воли, пусть хоть и воли самого мэра, но эта воля рассыпается в прах при соприкосновении с жизнью. И здесь ты становишься проводником, истинным проводником волеизъявления тех людей, от которых все зависит на деле, а не на бумаге. И в этом дурном сне Рок вскоре становился этим проклятым распоряжением десять-десять и всеми клеточками тела ощущал, как об него все городские торгаши гнилыми, лежалыми курами вытирают ноги, а он им совал, этим нахалам, в лицо свои нолики и палочки, он истошно вопил: «Эй, вы, поганые рыночники, да я же «Десять-Десять»! Я бью только в десятку. Только в очко. Только в бублик!» А они отвечали: «Утрись! Ты дырка от бублика и больше ничего. Не смеши нас, лощенок, кончай галчить…» — «Ах так! — кричал Рок, заходясь от бешенства. — Да я же сам автограф мэра, я плоть от плоти его росчерка руки, руки слуги народа, руки божьего избранника. Да я подниму против вас Управление мэра!»
И просыпаясь, он обливался холодным потом и спешил позвонить в Управление мэра самому наиглавнейшему шефу — Норкину Кемеру Борисовичу. Но он, о ужас, не желал даже разговаривать с ним. И секретарша из жалости, из сострадания переключала телефон на человека-громоотвода, на человека- благодетеля и миротворца, а именно главного специалиста Павла Петровича Макагонова, профессора, душку, милягу, не умевшего лгать, но мастера с честью обходить острые углы, за что и держали в апартаментах и платили изрядно.
Макагонов не перебивал, голос у него был мягкий, как у брамина, он чутко слушал вас по телефону, как терапевт слушает хрипы в груди, и вы ощущали явственно, как ваши слова касаются чудесных раковин его ушей. До вас долетало слабое, чарующее эхо от этих пещеристых ушей. Вы рассказывали и уже тотчас чувствовали, что вас понимают, вас не отторгают, вы для слушателя не инородное тело, а живая плоть и вам сочувствуют, вас диалектически приемлют. Но что мог сделать профессор Павел Петрович Макагонов, аквалангист и исследователь мэрских бюрократических глубин, спускавшийся туда в специальном антигравитационном скафандре.
