осыпая несчастных каменьями. Но с моря уже шла на Мессину гигантская волна, и цунами обрушило на людей многие тонны водяной массы, а пароходы, поднятые над городом, падали днищами на плиты набережных, давя все живое. Титаническая волна вкатилась в улицы, постепенно ослабевая в кривых переулках, среди руин, и схлынула обратно в море, унося в бездну кричащих людей. Эта волна оставила на земле биться и умирать глубоководных животных, один вид которых внушал омерзение (и которые до этого были совсем неизвестны науке). Но их было
– Ai uti, – кричали живые, – ai uti...
Они кричали! Но некоторые потеряли дар речи. Известный ученый Чезаре Ламброзо писал: “В момент катастрофы 300 рабочих, готовых войти на фабрику, остались на улице и чудом спаслись, но они так обезумели, что когда директор хотел произвести перекличку, то никто из них не назвал своего имени – они не могли его произнести”. А русские корабли приближались...
Практическая эскадра якорей не бросала, ибо грунт под морем ходил ходуном. Броненосцы работали машинами, удерживая себя в дрейфе возле Мессины – еще содрогавшейся в затуханиях катаклизмов земли и моря.
– С Богом! – сказал Литвинов, крестясь. – Врачей, фельдшеров и санитаров высаживать с первыми шлюпками, обратно забирайте раненых, детей и женщин... Братцы! – обратился он к матросам. – Всегда помните, что вы – р у с с к и е...
Итальянская журналистка Матильда Серао писала:
“В истории Мессины были тысячи страниц человеческой доброты и щедрости. Но самую первую, самую вечную и самую нетленную страницу в эту историю вписали они – светловолосые славяне, столь сдержанные на вид и столь отзывчивые на деле...”
Мессина еще с грохотом разрушалась, когда русские моряки вошли в эти грандиозные руины, как в пламя ужасной битвы. Каждый из них сохранил в своей памяти что-то свое, незабываемое. Один помнил человека с оторванной рукой, который бежал куда-то, ничего не видя. Другой запомнил мертвых супругов, убитых в кровати, застрявшей под самой крышей дома. Третий видел, как из окна четвертого этажа, связав простыни в жгут, спускалась при свете пожаров обнаженная девушка, а ее сестра, уже мертвая, зацепилась за карниз балкона и свисала вниз головой над провалом улицы...
Матросы пошли – как в атаку.
– Давай, давай! – кричали они. – Давай работай...
К кораблям уже подваливали шлюпки с первыми ранеными. Матросы не знали итальянского языка, а потому всем мужчинам и всем женщинам говорили только одно:
– Ничего синьор... ничего, синьорита...
Услышав где-либо стон, доносившийся из-под развалин, они разбрасывали камни и балки, чтобы добраться до задавленных, но еще живых людей. Лом или кайла в таких условиях не годились – можно было поранить человека под обломками. Всю основную работу матросы проводили голыми руками. И иногда приходилось разбирать горящие завалы – и опять-таки голыми руками!
Офицеры и гардемарины трудились с матросами наравне...
Вечером Мессина испытала еще один толчок, и знаменитая церковь Аннунциата ди Каталони, краса и гордость Италии, рухнула. Под обломками зданий теперь оказались и многие наши матросы. Шлюпки доставляли на корабли не только спасенных, но и самих спасителей – обгорелых, с переломами рук и ног, с пробитыми черепами; в корабельных лазаретах неустанно визжали пилы – ампутация шла за ампутацией.
На помощь русским пришли корабли английские и французские; прослышав о беде, поворачивали на Мессину пассажирские лайнеры; на полных парах примчались русские канлодки “Гиляк” и “Кореец”, до этого ходившие возле берегов Кипра. На улицах города застучали выстрелы – все мародеры расстреливались на месте, без суда и следствия. Русская эскадра выставила караулы около префектуры и развалин Аннунциата ди Каталони; скоро на борт крейсера “Адмирал Макаров” матросы с трудом взвалили несгораемую кассу итальянского банка.
– Двадцать пять миллионов лир, – сказали они, вытирая пот. – Можете пересчитать... копеечка в копеечку!
Чезаре Ламброзо, как психолог, заметил: “Дети оставались по три дня на подоконниках третьего и четвертого этажа, имея вокруг себя со всех сторон пропасти, а между тем не давали ни холоду, ни головокружению, ни усталости, ни сну себя победить. Более всех сопротивлялись смерти дети!” А самая трудная доля выпала врачам: операционные пункты были устроены посреди улиц, и они сутками выстаивали на ногах, испытывая под собой содрогания почвы, и – оперировали (ночью при свете факелов). Всех раненых матросы сначала относили сюда, клали на землю, утешая, как умели:
– Ничего, синьор... ничего, синьорита...
Итальянцы это слово запомнили:
– Ничако... ничако... ничако, марини!
Семнадцатого декабря на рейд Мессины ворвался на полной скорости итальянский крейсер “Витторио- Эммануэл” под флагом королевской четы, причем Литвинов указал сигнальной вахте:
– Садютации не учинять... сейчас не до этого!
Итальянская королева Елена сразу же прибыла на “Славу”; она получила образование в России, считала себя наполовину русской и просила называть ее просто – Еленой Николаевной.
– Владимир Иваныч, что я могу сделать для вас?
Литвинов, сняв фуражку, поцеловал руку королевы.
– Умоляю – марли и медикаментов и, ради Бога, позвольте мне отпустить в Неаполь хоть один броненосец: уголь в бункерах на исходе, а машины все время работают винтами, в отсеках навалом лежат раненые. Их надо поскорей переправить в госпитали!
“Слава” ушла в Неаполь, имея на борту 550 раненых детей и женщин (мужчин не брали). Из этого числа некоторые умерли в пути – их погребли в море, учинив салютацию, как положено всем павшим.
– Я слышала от англичан, – сказала Литвинову королева, – средь ваших матросов уже имеются жертвы.
– Да, ваше величество. К великому сожалению. Люди пропали без вести. Очевидно, засыпаны под развалинами. В этой суматохе трудно пересчитать все команды... А жертвы неизбежны.
Газеты Италии писали о русских не иначе как “наши русские братья... наши спасители”. Один очевидец-итальянец оставил нам сердечную запись: “Славные ребята! Вот уже три дня я наблюдаю за ними, как они разбирают развалины домов, извлекая из них людей, хлопочут возле каждого раненого. Их руки не ведают усталости после 10–14 часов чудовищной работы. “Вы здорово устали!” – сказал я им с помощью переводчика. “Ничего, синьор, – отвечали они. – Это ведь наш долг... Ничего, синьор, ничего”. А ведь многие из них навсегда остались в развалинах итальянского города, погибшие при спасении итальянцев. Иногда, прежде чем добраться до живых, приходилось убирать сверху “начинку” руин, прослоенную, как в страшном пироге, рядами уже разложившихся трупов.
Контр-адмирала Литвинова просили матросы:
– Разрешите нам еще поработать!
– Но ваша вахта трудится без отдыха уже два дня.
– Это ничего. Мы ведь с ног-то еще не валимся...
Тысячи (тысячи!) итальянцев, раненых и бездомных, обожженных и полураздетых, русские команды спасли и эвакуировали в госпитали Палермо, Неаполя, Сиракуз и Катании. Итальянский поэт Фацио Умберто Марио закончил поэму, посвященную мессинской трагедии, так:
