Родилась идея так.
В управлении основных сооружений, так же как у начальника стройки, беспрерывно заседал свой штаб под руководством начальника УОС Александра Антоновича Проворова. Все вопросы решались тут на ходу, и Проворов, обычно доверявший подчиненным действовать самостоятельно, теперь все держал в своих руках — вместе с главным инженером, конечно. Здесь же почти безвылазно находился и руководитель группы авторского надзора, поскольку нигде больше в данный момент бетонные работы не велись. Это был молодой, но решительный инженер Вадим Макухин, ленинградец. Если надо было «разрезать» блок пополам или внести какие-то небольшие изменения в чертежи блоков применительно к создавшейся реальной обстановке, он тут же это санкционировал.
Как-то на утренней летучке сидели рядом Вадим и Юра. Перед ними на столе лежала старая синька с планом блоков водосливной плотины и схемой перекрытия ее кранами. Кто-то заштриховал на синьке затопленные секции красным карандашом, и этот участок бедствия невольно привлекал взгляды тех, кто здесь садился.
В то утро Юра вдруг начал водить колпачком своей шариковой ручки по синьке — вдоль напорного фронта плотины.
— Стенку? — спросил или предложил Вадим.
— А что?
— Думаю — можно.
Вадим открыл свой блокнот, сброшюрованный из миллиметровки, и там Юра увидел нечто похожее на эскиз стенки. Скорей всего, это был некий инженерский эквивалент чертиков, рисуемых обычно на совещаниях, но, может быть, и некое предсознательное размышление в линиях о сложившейся на плотине ситуации. Так ли, нет ли, но Вадим тут же начал на новом, чистом листе блокнота чертить эскиз стенки с реальными размерами, в масштабе, привязывая ее к плану блоков. Он делал это быстро и сразу начисто, и Юра смотрел на него с уважением и маленькой завистью, потому что сам никогда не мог делать такие чистые наброски.
— Покажем? — спросил Вадим, закончив чертежик.
— Конечно!
Но в это время Проворов, расхаживая вдоль стола за спинами начальников и бригадиров, сам заметил, что эти двое чем-то увлеклись и плохо его слушают. Он подошел к ним сзади, готовясь уличить и отчитать.
— Чем это заняты наши руководящие кадры? — спросил он.
— Вот, есть такое предложение, — в один голос заявили Вадим и Юра.
Долгих разъяснений не потребовалось. Александр Антонович сразу все понял и сам тоже увлекся. Подозвал главного инженера, с которым жил не всегда в ладах.
— По-моему — дельно, — сказал он главному.
Тот пригляделся и возразил:
— Простите, но это кустарщина. И всего на один час.
— Но это выход! — не отступил Проворов. — Временный — да, но выход!
И подписал эскиз прямо в блокноте Вадима.
— Действуй, Юрий Николаевич!
Главный инженер, хотя и с ухмылочкой, подписал тоже. «Дожили!» — пробурчал он.
На плотине, организуя работу, собирая свободную опалубку и размечая стенку на старом бетоне, Юра и Вадим начали немного мешать друг другу, здесь вполне хватало одного руководителя, но дело у них пошло с таким воодушевлением, что и взаимные уколы и состязание в этаком попутном остроумии оказывались полезными или, во всяком случае, безвредными. Не прошло и двух часов, как стенка уже начала обозначаться щитами опалубки, и Вадим после этого ушел.
Теперь оставалась элементарно простая работа — знай бросай бетон в эту деревянную траншею. Но Юра не отходил от бригады. Дело было не в том, что он не доверял бригадиру или Гере Сапожникову, или даже сменному прорабу Коленьке, дело было в том, что тут совершалось, по его мнению, самое необходимое, и все ему хотелось видеть собственными глазами от начала и до конца. Он еще не знал, останется ли на плотине на третью ночь, ему уже страшно хотелось отдохнуть и побыть с Наташей, и сама Наташа уже рвалась к нему, только он запрещал, боясь, что она здесь простудится, — словом, Юра еще не знал, когда вырвется наконец-то домой, к желанному теплу и телесному благополучию, однако чувствовал, что стенку должен достроить сам. И даже сам пытался, как когда-то в прежние времена, помогать бетонщикам. Оказывался свободным вибратор — он хватался за него и старательно прорабатывал бетон в углах опалубки; нависала поблизости бадья с бетоном — он торопился принять и опорожнить ее, не ожидая медлительного стропаля.
Различные мысли и разнородные чувства навещали его за этой работой и вообще в эти трудные два дня и две ночи. Еще и сегодня, взглянув с какого-нибудь нижнего, «отставшего» от других блока на бурное подвижное водохранилище, особенно на то место, где вода втягивалась в проем плотины, закручиваясь перед тем в гигантские жгуты, а затем взрываясь на водосбросе, — Юра невольно надолго замирал в этом тревожном созерцании. А иногда и поеживался. Потому что от долгого глядения начинало казаться, что вода прибывает слишком быстро и неудержимо, что она вот-вот накатит и на тебя. А то вдруг возникала какая-то усыпляющая, дурманящая морока, когда течение твоих мыслей как бы сближается, сливается с движением этой пенистой воды, этих мускулистых жгутов, — и тогда уж надо было скорей «просыпаться» и возвращаться к делам. Кто знает, насколько сильны чары Реки, колдовство ее движения! Не затянула бы!
Честно сказать, в первый день паводковой драмы Юра несколько растерялся перед лицом этой неподвластной, неуправляемой мощи. Рядом с нею силы и возможности человека казались ничтожными и даже смехотворными. Когда на его глазах рухнул в белую мглу двадцатипятитонный кран и начала распадаться стальная эстакада, он подумал примерно так: «Ну все! Теперь остается только ждать, когда все это кончится. Ничего противопоставить ей мы не способны, как не способен человек остановить тайфун или извержение вулкана. Остается только ждать — и надеяться на плотину. Одна только плотина может что-то противопоставить этой дикой силе…»
Он здесь вспомнил обычай, существующий у мостостроителей: в момент испытаний главный строитель становится под пролетом. Рухнет мост — не жить и ему. Такова традиция или, может быть, жестокий профессиональный отбор: негодный мостовик не должен больше ничего строить… Но ведь что-то
