Нас тошнит. Как мне боязно, мама! Хочу голубой небосвод… Что за поезд придет? Твердь Земли — ты эмблема покоя (по Дарвину). Устаревшие данные! А носило ли вас, как в разболтанном сейнере, в паническом землетрясении! Кони, трупы животных, люди, пачки с разорванным хлопком. Ненасытно земная зевота разевается и захлопывается. Нас родившая мать поглощает обратно в живот. Что за поезд придет? Мы не ждем катастрофы. Мы пьем лошадиными дозами. Груды трупов наяривают бульдозеры. Наш голубенький шарик превращаем в пустыню. Человек на Луне шарит лапами в шлаках остылых. И привозит оттуда каменюги с мертвящим названием, чтоб прибавить их к грудам земных бездыханных развалин. Но расстреливаемый, прозревая, бросает убийцам: «Хватит! Бросьте знамена!» И падает навзничь под блицем. Мир шуршит как газета. Пахнут кровью дешевые роли. Все страшнее в кассете непроявленный ролик. На глазах у растерянных телекамер и линз журналистских возле хижин расстреливают крохотулек людей луноликих. Два десятка убитых. Незначительный эпизод… Что за поезд придет? Снова мальчика вижу, уменьшенного памятью. Сыплет спелый шиповник. Я иду с моей маленькой матерью. Все меня увлекало — тишина лесовая, вода в форме лекала и индейские палочки для рисованья… Я забыл тебя, мама, у ручья со светящимся донышком. Завтра в мраке чулана я найду тебя стонущей. И дубинка обидчика будет тяжко лежать на ступенях. Жизни рожа обычная обернется тупым преступленьем. Я ползу к тебе, мама, на коленях по собственной жиже блевот. Что за поезд придет? Что за ночь? Что за поезд придет? Что за дерево? Сикомора? Надежда? Дорога потеряна! Чей-то час на курантах пробьет? Наша дохлая вера, как рыба, вверх брюхом всплывет. Брода не существует. Он выдуман, стерва. По курятникам, крошкам с пластинками стерео, по безвыходным рельсам бреду сквозь трясины болот. Я дороги не вижу. Здесь «назад» означает «вперед». Сквозь дерьмовую жижу прошепчу сквозь заляпанный рот: «Что за поезд придет перевезти меня через этот огромный город?» Что читают студенты в «ожидании поезда»?
В долгих перелетах я изучаю два серьезных социологических тома: «Создание противокультуры» Теодора Розжака и «Зеленя Америки» Чарльза Рэйча. «Они наши теперешние гуру (пророки), они современнее, чем Маклюен и Маркузе», — сказала о них ванкуверка с индейскими скулами.
Речь идет о «Третьем сознании». («Первое сознание»— первооткрыватели Америки, супермены, индивидуалисты. Его сменило «Второе сознание» — винтики технократической машины.) «Третье»— новая волна, молодежь с антилинейным мышлением. Самое преступное для нее — убить в себе себя. «Наша иерархия почти так же незыблема, как в средние века, но мы не имеем бога, чтобы оправдать ее».
Отсюда поиски нового способа общения. Сигаретка или даже бутылка с содовой ходит по кругу как объединяющий ритуал.
Молодежь стремится сделать мир естественным, человечным. Психология ее меняется. От созерцания к изменению мира. Ответ некоторых в синеоком шепоте Алеши Карамазова: «Расстрелять!» (на вопрос, что же сделать с изувером, растерзавшим ребенка на глазах у матери).
* * * Премьер Пьер Трюдо строен, артистичен. Молодое смуглое подвижное лицо (он чем-то напомнил мне
