и чьим-то прообразом были они. И зданье сирени в махровых цветах воздвиг неведомый Поэтарх. Я дверь отворил. Я прошел на балкон. Он был на уровне облаков. Попробовал воздух — был крепок, как пол. Та дверь была меньше. Я дальше прошел. Я шел по открытым дверям анфилад, в мужском туалете мыл руки Пилат. Мерцали таблички и справа и слева: «Власть», «Слава», «Котельная атмосферы». Спросили, дыша фимиамом и серой: «Чего тебе?» Я сказал: «Атмосферы!» Откройте! Я не был большим человеком, но я атмосфера двадцатого века, глоток городской, загрязненном донельзя, но все же поэзии. Меня очищали, ловили ушами, но все же дышали. Как врач, говорю, проходя общежитие: дышите! дышите! дышите! Как мне хочется во всех сферах поэтической атмосферы! Дома, в обществе ли — душевных поэтических отношений. Хочет даже шавка ошейная, даже волк, политически серый, человеческого отношения, поэтической атмосферы. Кто-то в точку опоры верил. Для меня она — атмосфера. Все таланты, но Демосфену, погибают без атмосферы. Воду горную лет на тыщи запечатывают в консервы. Так хранится в четверостишии глоток пушкинской атмосферы. Дайте каждому атмосферы от рассвета и без отсева — сердцу малому, странам целым, без предвзятости осовелой. Чтоб дышала донизу сверху поэтическая атмосфера. Если нет ее — задыхаюсь. Я хочу, чтобы ей дышал ею поддерживаемый над хаосом поэтический земной шар. III Но помнится, я поломал молоток. Спустился сосед и с обшивкой помог. Сказал мне: «А твой «Пахтакер» — молоток». И шарик повис, как в стакане желток. Спустилась соседка — дай шар подержу — и помолодела, как сняв паранджу. И кот на помойке сказал: «Покажу я стрелочку компаса в желтом глазу». Сокурсник нашел и помог в монтаже, ошибка в душе, а не в чертеже. Да здравствует дружба, которой талант нас держит невидимый, но Атлант! Я мистику бросил. Прошел на балкон, он был на уровне облаков. Попробовал воздух — был крепок, как пол. Над городом я, как по трапу, прошел. По стрелочке компаса передо мной я вышел, где жмурился шар золотой. Уже в конце трапа по арфам в дверях
