— О, как замечательно!
— Одна из услуг моего отеля.
— Так быстро… я даже не думала…
Внезапно Селина замолчала. Джордж нахмурился. Сверху стопки лежало платье — точнее, то, что от него осталось. Хуанита обошлась с тончайшим британским джерси так же, как с остальным бельем, — замочила в горячей воде, намылила хозяйственным мылом и как следует потерла о доску. Селина взяла платье в руки. Оно годилось разве что для очень миниатюрной шестилетней девочки; узнать платье можно было только по шелковому ярлычку «Фортнум и Мейсон», изнутри пришитому к горловине.
Несколько секунд оба молчали. Потом Джордж изрек:
— Теперь у тебя есть маленькое коричневое платье.
— Она его постирала! Зачем ей понадобилось его стирать? Оно же просто намокло, достаточно было просушить…
— Если кого и надо винить, то меня. Я сказал Хуаните все выстирать, а если я ей что-то говорю, она так и делает, — сказал Джордж, а потом безудержно расхохотался.
— Не вижу ничего смешного! Тебе, конечно, все равно, но мне же нечего надеть!
— Ну и что нам остается делать, кроме как посмеяться всласть?
— Я могла бы поплакать…
— Это ничего не изменит.
— Не могу же я весь день ходить в пижаме!
— Почему? Она тебе идет.
— Но в ней нельзя ехать в Сан-Антонио!
Джордж, все еще усмехаясь, почесал в затылке, стараясь сделать вид, что всерьез обдумывает ее проблему.
— Может, наденешь пальто?
— В нем я умру от жары. Боже, ну почему все эти ужасные вещи происходят именно со мной!
Он попытался ее успокоить:
— Может быть…
Понимая, что вступает в классический бессмысленный спор с расстроенной женщиной, Джордж потерял терпение.
— Ладно, слушай меня. Иди ложись в кровать и реви там весь день, только прежде напиши телеграмму. Я один съезжу в Сан-Антонио и отправлю ее, а ты сиди тут и дуйся сколько влезет.
— Это самое несправедливое, самое ужасное, что ты только мог сказать…
— Конечно, Джордж-младший, ты как всегда прав! Я ужасный человек и говорю ужасные вещи. Рад, что ты вовремя это заметил. А теперь садись за стол, напряги свои куриные мозги и напиши эту чертову телеграмму!
— У меня вовсе не куриные мозги, — возмутилась Селина. — Даже если и так, у тебя не было времени в этом убедиться. Я только сказала, что не могу весь день проходить в пижаме и…
— Слушай, это Кала-Фуэрте, Сан-Антонио, а не Куинс-гейт. Лично мне плевать, даже если ты будешь бродить тут голая, главное, чтобы ты поскорей получила деньги и я смог вернуть тебя в целости и сохранности в Кенсингтон к няньке!
Он залез в ящик стола, вытащил оттуда чистый лист бумаги и карандаш, а потом поднял на нее свои карие непроницаемые глаза и сказал:
— Будь ты постарше и поопытнее, я бы получил сейчас хорошую пощечину.
Селина подумала, что если сейчас заплачет — неважно от слабости или от злости, — то никогда себе этого не простит. Дрогнувшим голосом она произнесла:
— Я об этом даже не думала.
— Прекрасно. Вот и не надо.
Он уселся за стол и положил лист бумаги перед собой.
— Как называется твой банк?
8
После тихого тенистого Кала-Фуэрте полуденный Сан-Антонио показался Джорджу раскаленным, пыльным, переполненным людьми. На улицах было не протолкнуться от громко гудящих машин, мотороллеров, тележек с запряженными в них осликами и велосипедов. Узкие тротуары не вмещали всех пешеходов, так что те, позабыв об осторожности, сходили на проезжую часть; Джордж вскоре понял, что не продвинется ни на дюйм, если не будет постоянно жать на гудок.
Офис телеграфной компании и здание его банка располагались на одной и той же площади, отделенные друг от друга бульварчиком с фонтанами. Джордж припарковал машину в тенистом уголке, закурил и первым делом отправился в банк, чтобы узнать, не поступили ли его собственные деньги из Барселоны. В этом случае он бы их обналичил, выкинул телеграмму, поехал в аэропорт и купил Селине обратный билет до Лондона.
К сожалению, денег по-прежнему не было. Кассир любезно предложил Джорджу присесть и подождать четыре-пять часов — он постарается связаться с Барселоной и выяснить причину задержки. Джордж с живым интересом полюбопытствовал, с какой стати он будет ждать четыре-пять часов только чтобы услышать, что телефонная линия сломалась и ее никак не починят.
Прожив на острове шесть лет, он так и не смог смириться с отношением местных жителей ко времени и все еще колебался, решая, забавляет оно его или раздражает, однако сказал клерку, чтобы тот не беспокоился, он вполне может обойтись без денег, и вышел из банка, а потом пересек площадь и, поднявшись по парадной лестнице, ступил в просторный отделанный мрамором холл телеграфной компании.
Он переписал текст телеграммы на официальный бланк, а потом встал в конец медленно движущейся очереди. Когда Джордж наконец подошел к зарешеченному окошку, его терпение было на исходе. Мужчина в окошке оказался лысым, с дочерна загорелой головой и бородавкой на носу, и ни слова не знал по- английски. Он долго разбирал послание, подсчитывал слова, заглядывал в справочник. Наконец, он поставил на бланке штамп и потребовал с Джорджа девяносто пять песет.
Джордж заплатил.
— Когда телеграмма попадет в Лондон?
Мужчина посмотрел на часы.
— Сегодня вечером… скорее всего.
— Вы сразу ее отправите?
Тот не снизошел до ответа. Он посмотрел через плечо Джорджа и объявил:
— Следующий!
Делать было нечего. Джордж вышел на улицу, прикурил еще одну сигарету и стал размышлять, чем заняться дальше. В конце концов он решил, что неплохо было бы заглянуть в яхт-клуб и забрать почту, однако машину заводить поленился и пошел пешком.
Тротуары были до того переполнены, что на них было страшно ступить. Он старался идти по проезжей части, отскакивая к краю, когда мимо проезжали автомобили. У него над головой нависали крошечные балкончики, на которых, как и на тротуаре, яблоку негде было упасть. Сидели на солнышке с вышивкой в руках толстые старухи, с ног до головы одетые в черное. Ребятишки с глазами-виноградинами выглядывали между прутьев кованых решеток; от одной стороны улицы до другой были натянуты веревки со стираным бельем, и повсюду витал знакомый аромат. Сан-Антонио пах водорослями и рыбой, кедрами и сигаретным дымом, и над всем этим царили запахи порта, которые ветер доносил с моря.
Он подошел к небольшому перекрестку и остановился у края тротуара, дожидаясь, пока можно будет перейти дорогу. В будочке калека торговал лотерейными билетами; на другой стороне улицы сверкала витрина магазина, где пестрели вышитые блузки и летние платья, пляжные шляпы и туфли, а рядом
