вернулась. После трехдневного кутежа она проснулась на неудобной постели с жуткой головной болью и поняла, что яхта со всеми ее приятелями отчалила без нее.
Это нисколько не огорчило Франсис. Она успела обзавестись кучей новых друзей, была богата, дважды разведена, и ее ничто ни с кем и ни с чем не связывало. Сан-Антонио как нельзя лучше ей подходил. Среди обитавших там эмигрантов — художников, писателей и битников, — Франсис, которой довелось несколько месяцев прожить с художником-неудачником в Гринвич-Виллидж, почувствовала себя в родной стихии. Задолго до того, как обосноваться в своем нынешнем доме, она начала подумывать, чем бы себя занять. И остановила выбор на картинной галерее. В городке, где постоянно живут художники и который регулярно посещают туристы, содержание такой галереи могло стать выгодным вложением денег. Франсис купила заброшенный рыбный рынок в гавани, переоборудовала его и принялась за дело со сноровкой, унаследованной не только от отца, но и от двух бывших мужей.
Франсис было уже за сорок, но прожитые годы мало на ней отразились. Высокая, загорелая, с мальчишеской фигурой и копной светлых волос, в художественном беспорядке украшавших голову, она одевалась — и это ей шло, — как подросток. Обтягивающие брючки, мужские рубашки и бикини из двух полосок материи размером с носовой платок. Франсис очень много курила и слишком много — что сама прекрасно понимала — пила, но почти всегда — и в это утро, в частности, — была чрезвычайно довольна жизнью.
Устроенный накануне вечером по случаю первой выставки Олафа Свенсена прием удался на славу. Олаф был молодым человеком, грязнее которого — даже в Сан-Антонио — трудно было найти, с редкой бороденкой и черными ногтями на пальцах ног; его скульптуры в стиле поп-арт вызывали главным образом изумление, но Франсис любила шокировать публику. Джордж Даер, ставший после выхода книги своего рода знаменитостью, получил специальное приглашение, однако Франсис сомневалась, приедет ли он, и потому была приятно удивлена, когда увидела его пробирающимся к ней сквозь заполонившую прокуренную комнату толпу. Даер сказал, что приехал в Сан-Антонио за запасными частями для своей яхты; выслушав его замечания о работах Олафа, Франсис поняла, что на прием его привела заманчивая перспектива выпить задарма, но это ее нисколько не огорчило: ведь он пришел и — более того — остался; сначала до конца приема, а потом с ней, у нее дома. С Джорджем она была знакома уже около года. Прошлой весной, поехав в Кала Фуэрте, чтобы посмотреть работы молодого французского художника, который там жил, Франсис, естественно, зашла в бар к Рудольфо, где поставила художнику несколько бокалов «мартини». Когда в бар вошел Джордж Даер, она оставила заснувшего прямо за столом француза и заговорила с Джорджем; потом они вместе пообедали, засиделись за чашечкой кофе до шести вечера, и тут выяснилось, что настала пора бренди.
Джордж Даер обычно приезжал в Сан-Антонио раз в неделю, чтобы забрать почту из яхт-клуба, зайти в банк и запастись необходимым снаряжением для яхты; в таких случаях он почти всегда навещал Франсис, и они вместе обедали или присоединялись к какой-нибудь компании, веселившейся в одном из баров на берегу. Джордж очень нравился Франсис; она не была уверена, что он отвечает ей тем же, но от этого ее только сильнее к нему тянуло. И она ревновала его ко всему, что не имело отношения к ее жизни. К его книгам, его яхте, и прежде всего — к замкнутому существованию в Кала Фуэрте. Франсис хотелось, чтобы он в ней нуждался, но, похоже было, Джордж не нуждался ни в ком. Его оставляли равнодушным ее деньги, но безусловно нравилось грубоватое, чисто мужское чувство юмора. И сейчас, наблюдая за ним, Франсис удовлетворенно подумала, что это первый настоящий мужчина, который встретился ей за много лет.
Джордж стал собираться, уложил покупки в корзину. Франсис смотрела на его загорелые руки, занятые таким обыденным делом, и ее одолевало физическое желание. Чтобы хоть ненадолго задержать Джорджа, она, вопреки главному своему правилу, сказала:
— Ты ничего не ел.
— Не беда, дома поем.
Дома. Франсис хотелось, чтобы его дом был здесь.
— А как насчет выпить?
Джордж поднял на нее глаза в красных прожилках и рассмеялся.
— Детка, мне еще три часа вести машину.
— Один стаканчик тебе не повредит. — Франсис сама была не прочь выпить.
— Стаканчик не повредит, а огромный грузовик, когда я засну за рулем, вполне может. — И продолжал заниматься своим делом. Наконец корзина была упакована. Джордж встал и сказал: — Надо ехать.
Франсис тоже встала, погасила сигарету и взяла корзину; Джордж поднял увесистый ящик с гребным винтом. По каменным ступеням они спустились в закрытый дворик, где у колодца росло лимонное дерево. Франсис открыла тяжелую двойную дверь и вышла на узенькую, залитую солнцем улочку. Там, на крутом склоне, стоял смешной автомобиль Джорджа — допотопный «моррис каули» с желтыми колесами и капотом, похожим на детскую ванночку. Они погрузили вещи в машину, и Джордж повернулся, чтобы попрощаться с Франсис.
— Было очень славно, — сказал он.
— Потому что не запланировано, дорогой. Как это называется?.. Экспромт. — Франсис поцеловала Джорджа в губы. Для этого — при ее росте — ей не пришлось подниматься на цыпочки: она просто подалась вперед и застигла его врасплох. Джордж почувствовал на губах вкус яркой жирной помады, которой пользовалась Франсис, и, когда она отстранилась, вытер губы тыльной стороной ладони и сел в машину.
— До свиданья, милый.
— Пока, Франсис.
— Пока.
Франсис убрала камень, который они прошлой ночью, изнемогая от смеха, подкатили к переднему колесу, Джордж отпустил ручной тормоз, и машина, набирая бешеную скорость, срезая углы, покатила вниз по крутой улочке, распугивая кошек и цыплят и заставляя дежурящих у ворот древней крепостной стены гвардейцев неодобрительно присвистнуть сквозь зубы.
Джордж мчался обратно в Кала Фуэрте по пыльным проселкам среди старательно возделанных полей, минуя ветряные мельницы и покорных лошадок, крутивших водяные колеса. У подножья горы начиналась извилистая дорога, над которой возвышался крест святого Эстабана. Выехав на нее, Джордж покосился на море — не надвигается ли снова шторм, но голова его была занята Франсис. Он размышлял, не поселиться ли ему с ней в Сан-Антонио — исключительно ради удовольствия в письменной форме послать своего издателя Ратленда ко всем чертям: с сочинительством книг покончено, отныне он — лицо без определенных занятий, праздный бездельник на содержании у богатой американки.
В Сан-Эстабане сиеста уже закончилась, ставни широко распахнулись, и кое-где за столиками перед кафе уже расселись безмятежные завсегдатаи. Когда Джордж, сигналя клаксоном, проезжал мимо, они кричали «Hombre!», поскольку все — хотя бы в лицо — знали взбалмошного англичанина, который в капитанской фуражке раскатывает по острову на автомобильчике с желтыми колесами и иногда пишет книги.
Когда Джордж на холостом ходу спустился на последний перед Кала Фуэрте виток дороги, он провел сам с собой краткую дискуссию на тему: заходить или не заходить к Рудольфо, чтобы пропустить стаканчик. И, к своему удивлению, решил этого не делать. В баре, безусловно, найдутся приятели, он задержится дольше, чем следовало бы, и выпьет лишку. Погода не вызывала у Джорджа доверия, да и Пёрл сидела голодная, поэтому он ограничился тем, что, пересекая площадь, дружески протрубил в рожок и помахал сидящим на террасе кафе знакомым. Рудольфо не было видно, но один или двое пьянчуг, вздрогнув, махнули ему в ответ. С приятным чувством, что скоро он окажется дома, Джордж засвистел какую-то веселую мелодию.
Он продолжал насвистывать и подъехав к дому. Селина, все еще сидевшая на лестнице, услышала, как машина переваливает через холм, спускается по склону, а потом с жутким скрежетом древних тормозов останавливается перед Каса Барко. Она не шелохнулась; тяжеленная белая кошка по-прежнему спала у нее на коленях. Рев мотора смолк, и вот тогда Селина услышала свист. Наружная дверь открылась и с грохотом захлопнулась. Свист становился все громче. Дверь в комнату распахнулась, и в Каса Барко вошел
