шумит.
— Миссис Роджер поехала поиграть в бридж. А мисс Андреа, по-моему, у себя в комнате.
— Как насчет чашки чая? — Гренвил стрельнул в меня глазом. — Ты ведь не против чашечки чая, правда? А то у нас с тобой не было случая познакомиться поближе — то ты в обморок падаешь посреди ужина, то меня немощи одолели, и я валяюсь в постели. Два сапога пара, верно?
— Я буду рада выпить с вами чаю.
— Петтифер принесет нам поднос.
— Нет, — сказала я, — поднос принесу я. Петтифер и без того устает целый день бегать вверх-вниз по лестнице. У него больные ноги. Пусть отдохнет.
Слова мои, видимо, позабавили Гренвила.
— Ладно. Ты принесешь поднос. И захвати побольше гренков с маслом.
Я еще не раз потом пожалела, что заговорила о бюро, потому что найти его не удалось. Пока мы с Гренвилом пили чай, Петтифер начал поиски. К тому времени, как он поднялся к нам забрать поднос, он перерыл весь дом, но бюро так и не обнаружил.
Гренвил не поверил ему:
— Ты просто не разглядел. Глаза у тебя стали плохие, не лучше моих!
— Но бюро-то я разгляжу! — Петтифер был очень расстроен.
— Возможно, — сказала я, желая как-то помочь, — его отправили на реставрацию или куда-нибудь…
Они оба поглядели на меня так, словно я сморозила глупость, и я поспешно заткнулась.
— Может быть, оно в мастерской? — рискнул предположить Петтифер.
— Чего ему там делать? В мастерской я картины писал, а не письма. Оно только бы мешалось мне там! — Гренвил совсем разволновался.
Я встала.
— О, ну найдется оно, — сказала я самым беззаботным своим голосом и, подхватив поднос, отправилась вниз. Ко мне присоединился обескураженный произошедшим Петтифер.
— Командиру нехорошо волноваться, а он так раскипятился, весь прямо напружинился, как терьер, когда учует крысу!
— Это все я виновата. И угораздило же меня заговорить об этом!
— Да помню я прекрасно это бюро. Только в последнее время не помню, чтобы оно попадалось мне на глаза. — Я принялась мыть чашки с блюдцами, и Петтифер потянулся за полотенцем, чтобы вытирать их. — И еще одно… кресло-чиппендейл [10] к этому бюро… Оно не очень к нему подходило, но всегда стояло возле него. У него ковровое сиденье, довольно старенькое, птицы, цветы там вышиты… Так вот, оно тоже исчезло… Но командиру я уж про это не скажу, и вы не говорите.
Я пообещала молчать.
— Так или иначе, — сказала я, — для меня это не столь важно.
— Но для командира это важно. Художнику рассеянность простительна, однако памятлив он, как слон, и в жизни еще ничего не терял и не забывал. А может, лучше было бы забыть, — вдруг хмуро добавил он.
Вечером, переодевшись опять в свой коричневый с серебром казакин и спустившись вниз, я застала в гостиной только Элиота, если не считать его неизменного спутника — собаку. Элиот сидел у огня со стаканом и вечерней газетой, Руфус же распростерся на коврике возле камина подобно какой-то роскошной шкуре, брошенной на пол. В комнате, освещаемой лампой, царили лад и взаимопонимание, но мое появление нарушило эту мирную картину — Элиот встал, уронив газету на кресло.
— Ребекка. Как вы себя чувствуете?
— Все в порядке.
— Вчера вечером я уж испугался, что вы заболели.
— Да нет, я просто устала. И проспала до десяти часов.
— Да, мама говорила. Хотите выпить что-нибудь?
Я ответила, что не откажусь, и, пока он наливал мне хереса, присела на корточки у камина, лаская шелковистые собачьи уши.
Когда Элиот принес мне херес, я спросила:
— Ваш пес всегда следует за вами?
— Да. Всегда. И в гараж, и на обед, и в пабы, всюду, куда меня только не занесет. Его здесь все знают.
Я устроилась на каминном коврике, а Элиот опять уселся в кресло со своей рюмкой.
Он сказал:
— Завтра мне надо по делу в Фальмут, повидаться там с одним человеком по поводу машины. Я подумал, может, вы захотите поехать со мной, обозреть окрестности. Как вы на это смотрите?
Я так обрадовалась этому приглашению, что даже сама удивилась.
— С огромным удовольствием!
— Может быть, вам будет не так уж весело. Но постарайтесь не скучать часок-другой, пока я буду заниматься делами, а на обратном пути мы завернем в один кабачок. Там подают вкуснейшие дары моря. Вы любите устриц?
— Да.
— Отлично. Я тоже. На обратном пути проедем через Хай-Кросс, и вы увидите, где мы обычно обитаем, мама и я.
— Ваша мама рассказала мне о Хай-Кроссе. Судя по всему, это восхитительное место.
— Уж получше здешнего мавзолея!
— О, Элиот, никакой это не мавзолей.
— Я не большой любитель викторианских древностей.
Но прежде чем я успела выступить с возражениями, появился Гренвил. По крайней мере, мы услышали его шаги: шаг за шагом вниз по лестнице, услышали, как он говорит что-то Петтиферу — высокий голос и низкое бормотанье, — потом из холла донеслось постукивание палки Гренвила по натертому паркету.
Элиот, тут же приняв смиренный вид, поднялся, чтобы распахнуть дверь, и Гренвил вошел в комнату — так вплывает в порт нос огромного непотопляемого судна.
— Всё, Петтифер. Теперь я уж как-нибудь сам.
Я встала с коврика, намереваясь подвинуть к огню кресло, в котором он сидел накануне, но это лишь раздражило старика: по-видимому, он был не в духе.
— Ей-богу, девочка, хватит суетиться! Ты что, считаешь, что я привык сидеть внутри камина?
Я отодвинула кресло к первоначальным рубежам, и Гренвил наконец достиг его и опустился в кресло.
— Пить что-нибудь будешь? — спросил его Элиот.
— Да, виски.
На лице Элиота выразилось удивление.
— Виски?
— Да. Мне известно, что сказал этот кретин доктор, но сегодня вечером я выпью виски.
Элиот промолчал, лишь кивнул с терпеливым смирением и отправился наливать виски. Когда он еще был занят этим, Гренвил, повернувшись на краешке кресла и подавшись вперед, спросил:
— Элиот, ты помнишь, в доме стояло бюро?
Душа моя ушла в пятки.
— Ой, Гренвил, опять ты за свое…
— Что значит «за свое»? Необходимо разыскать эту проклятую штуковину. Я только что велел Петтиферу искать, пока не найдется.
Элиот вернулся со стаканом виски. Придвинув столик, он поставил стакан так, чтобы Гренвил мог до него дотянуться.
— О каком бюро речь? — терпеливо поинтересовался он.
