— Бывший младший сержант двести третьего стрелкового полка гвардейской сто семьдесят четвертой стрелковой дивизии. Трибунал присудил штрафбат, — глядя в сторону, нехотя ответил Цукерман.
— За что?
— Офицера избил… капитана… — так же нехотя ответил Цукерман.
— За что? — опять спросил Твердохлебов.
— Ну… там… подрались, в общем… — неразборчиво забормотал Цукерман.
— За что, спрашиваю, избил офицера? — уже раздраженно переспросил Твердохлебов.
— Он меня… жидом назвал… — громко и отчетливо произнес Цукерман.
— К-как назвал? Жидом? — оторопел Твердохлебов.
— Так точно, товарищ комбат.
— А капитану что присудили? — спросил Твердохлебов, нахмурившись.
— Не знаю… Ребята говорили, тоже разжаловали… — пожал плечами Цукерман. — Может, штрафбат тоже определили… а может, еще что…
— Ну, ты это, Цукерман… ты если его встретишь, сразу с кулаками-то на него не кидайся. — Твердохлебов задумался, вздохнул. — Хотя в былые-то времена… люди стрелялись за оскорбление личности. А теперь обзываем друг дружку почем зря — как с гуся вода.
— А мне председатель трибунала говорил: чего ты с кулаками сразу полез? Ну, обозвал человек сгоряча, а ты его бить сразу… офицера… Вроде прав я таких не имею, — бормотал Цукерман.
— Это смотря как обозвать, — усмехнулся Твердохлебов. — Вот скажи я, к примеру, Микоян — черножопый армяшка, что мне за это будет?
— Если никто не стукнет, ничего не будет, — усмехнулся в ответ Цукерман.
— Тоже верно… А тебе что за это будет, если я стукну?
— Я таких слов никогда не скажу, — опустил голову Цукерман.
— Н-да-а… И сильно ты его избил?
— Четыре ребра поломал… и челюсть.
— Ого… — сухо улыбнулся Твердохлебов. — На вид щуплый, а вот поди ж ты… — Покачал головой и пошел дальше…
Артиллерия работала на совесть — над немецкой линией обороны метались огненные сполохи взрывов, содрогалась земля, черные от взрывов облака плыли, застилая небо.
Штрафники набились в окопы, приготовившись к атаке, вглядывались вдаль, где на самом горизонте рвались на немецких позициях наши снаряды.
Леха Стира, закинув автомат за спину, машинально тасовал колоду, время от времени выдергивал карту, переворачивал, смотрел, что именно вытащил. Вышла пиковая дама. Леха поморщился, снова стал тасовать, глядя поверх бруствера на горизонт. Снова выдернул из колоды карту, глянул. Опять пиковая дама.
— Че ты ко мне привязалась? — пробормотал Леха, и длинными нервными пальцами картежного шулера еще раз перемешал потрепанную колоду.
Штрафники смотрели, как работает наша артиллерия, переговаривались:
— Видал, справа как густо взрывы ложатся. А напротив нас — реденько, это почему так?
— А потому что нам и артподготовки не надо — наши души никто не считает.
— Во-во, сколько нашего брата поляжет — никто и считать не будет.
— Это понятно — за людей они нас давно не считают, только артиллеристы, гады, могли бы равномерно стрелять-то. Что им, жалко, что ли, если равномерно по всем немецким окопам?
— Видать, такой приказ им был…
— А хорошо долбают, а? Любо-дорого, до вечера смотрел бы!
— До вечера у них снарядов не хватит.
— Еще минут пяток, и комбат «в атаку» заорет.
— Э-эх, спиртяшки бы кружечку…
— У фрицев шнапсом разживемся. Добежать бы только…
— А он тебя в окопе со стаканом шнапса встречать будет, — с нервным смехом последовал ответ.
Леха Стира все тасовал карты, вытащил не глядя, перевернул, и снова глянула на него дама пик печальными глазами.
— Да че ты прилипла, в самом деле! — уже зло выругался Леха.
Внезапно грохот артиллерийских батарей смолк. Тишина показалась звенящей. Штрафники зашевелились, снимали автоматы и винтовки с плеч, передергивали затворы.
Твердохлебов первым вспрыгнул на бруствер, выпрямился, вскинул вверх руку:
— В ата-а-аку-у-у!! За мно-о-ой!!
Леха Стира последний раз вынул из колоды карту, перевернул — на него смотрел король червей.
— Сразу бы так, — улыбнулся Леха и сунул колоду в карман. Схватил прислоненный к стене окопа автомат и полез из окопа. — Э-эх, мать моя женщина-а-а! Бей гадов, братцы-и-и!! — вопил Леха.
Первая шеренга атакующих была уже далеко впереди. Ее нагоняла вторая шеренга, следом катилась третья, четвертая…
— Ур-ра-а-а!! — гремело по полю.
И тут взорвалась первая мина. Она провизжала над головами бегущих и взорвалась в середине шеренги. С воющим свистом мины летели в воздухе совсем низко и рвались одна за другой, и с каждой минутой взрывов становилось все больше и больше. И неподвижно лежащих тел становилось все больше. И смолкло громогласное «ура!». В коротких перерывах между взрывами слышались только хрипы и стоны, тяжелое шарканье сотен бегущих ног, приглушенная матерщина.
Антип Глымов бежал тяжело, медленно, и пот катился градом по лицу, и сердце захлебывалось в горле, не хватало воздуха, и он с хрипом втягивал его открытым ртом.
Бежал Максим Родянский, выставив перед собой автомат, и рот перекошен от крика:
— Бе-е-е-ей!
Бежал Савелий Цукерман, бежал молча, черные горячие глаза устремлены вперед. Стальная каска все время сползала на лоб, мешая смотреть, и Цукерман сорвал ее и отбросил в сторону. Это был его первый бой.
И вот уже видна немецкая линия окопов, ощетинившаяся огнями выстрелов. Как в песне пелось, «проливной пулеметный дождь»! И падают на бегу штрафники… падают… падают…
Мина рванула совсем рядом, Цукермана бросило в сторону, и он оказался в неглубокой воронке. Сверху на голову, плечи и спину сыпались комья земли. Он пришел в себя и понял, что невредим, что надо выскакивать из воронки и бежать вперед, но не было сил подняться. Пули часто посвистывали над головой, втыкались во влажную землю, и он прижался щекой к земле. Мимо воронки шлепали грязные сапоги, солдатские ботинки в обмотках… Подняв глаза, Цукерман увидел перекошенные криком и злобой лица, оскаленные, сведенные судорогой рты.
Он попытался выбраться, но пули цвенькали так зловеще и громко, что он снова сполз вниз, лежат неподвижно, прикрыв руками голову. Потом приподнял голову, посмотрел на людей, бегущих мимо. Многие падали и уже не поднимались. А мины выли так жутко и взрывы рвались так оглушительно и совсем рядом, что у Цукермана стало нервно подергиваться щека. Не отдавая себе отчета, он вдруг схватил автомат, ткнул стволом в ногу, чуть выше колена, и дернул спусковой крючок. В грохоте боя этого выстрела было совсем не слышно, только дернулась от боли нога да на штанине появилась рваная дыра, сквозь которую потекла кровь.
Пробегая мимо воронки, Антип Глымов увидел лежащего на дне Цукермана, автомат в его руках и откинутую в сторону раненую ногу. Глаза их встретились на мгновение — и Глымов побежал дальше. Цукерман закрыл голову руками и уткнулся лицом в землю…
У немцев первых не выдержали нервы. Выбираясь из своих окопов и гнезд, они начали отступать, огрызаясь автоматными очередями, швыряя гранаты в набегающие цепи.
Первая волна атакующих захлестнула окопы… короткая рукопашная схватка… крики, выстрелы, хрипы и стоны, разрывы гранат… И вот уже волна штрафников, перемахнув первые окопы, катится ко второй
