Троцкий, ни Бухарин, ни Зиновьев с Каменевым революцию не предавали! Самая пошлая средневековая драка за власть! И ваш Сталин оказался кровавее Чингисхана!
— Он такой же мой, как и ваш, — отвечал Дронский. — И не будьте ребенком в сорок пять лет — если есть власть, то за нее будут драться. Так всегда было, так всегда будет, — жестко подытожил Дронский.
— Деритесь на здоровье! При чем тут миллионы невинных людей?! — взвизгнул Муранов.
— Не слышали, что Сталин на это сказал? «Лес рубят — щепки летят!»
— Это народ — щепки?
— Вы кем в те годы были, любезный? Харьковской губернией верховодили? Коллективизацию проводили? Сотни тысяч людей в Сибирь на голодную смерть ссылали? Последний кусок хлеба у крестьянина отнимали? Это и были те самые щепки, про которые батька усатый говорил. А топоры были ваши!
— И ваши! — крикнул с печи Муранов.
— И наши… в одной партии состояли, одни приказы выполняли.
— Говорить с вами после этого просто противно!
— Да мне с вами давно противно, однако ж терплю, разговариваю, — вздохнул Дронский.
На полу заворочалась фигура, укрытая шинелью, и мужской голос пробурчал:
— Вы спать дадите, деятели хреновы?! По десятку годов в лагерях отмотали, а все никак наговориться не можете, пустобрехи чертовы!
Спорщики затихли, и с улицы донеслись звуки гармоники, медленная, томная мелодия танго:
выводил чистый молодой голос, и слова плыли над притихшей деревней, и смутно слышался девичий смех.
На скамейке соседней избы восседал Леха Стира, вокруг толпились любопытствующие девчонки, улыбались, хихикали.
— Значит, так. Угадываешь — ты меня целуешь, а не угадываешь — я тебя, договорились? — Леха облизывал глазами девчат, тасовал колоду.
— Ага, видали таких хитрованов! Ты угадываешь — ты меня целуешь…
— А я что говорю?
— В щечку!
— Ну ладно, ладно, в щечку.
— А я угадываю — шелобан в лоб! — Девчата дружно засмеялись.
— Ох, девки, чего за ради вас не сделаешь! Была — не была! — Длинные пальцы Лехи выдернули из колоды карту рубашкой вверх. — Какая?
— Дама треф, — загадала девчонка.
Леха перевернул карту — десятка червей — и демонстративно подставил щеку для поцелуя. Девчата сдержанно засмеялись. Проигравшая нерешительно приблизилась к Лехе, чмокнула в щеку и тут же отскочила.
— Э-эх, разве это поцелуй? Ну ладно, теперь тащу себе. — Леха достал карту. — Валет бубей.
Показал карту — бубновый валет.
— Мадам, прошу. — Леха встал, притянул к себе девушку и неожиданно поцеловал в губы.
— Ты чего в губы лезешь, кобель драный, чего ты в губы?! — отчаянно вырывалась та.
— У меня намерения самые серьезные, Валентина! — Леха крепко держал девушку, а вокруг весело смеялись.
— Эй, гармонист, белый танец давай!
Гармонист послушно заиграл «Брызги шампанского». Девушки разбились на пары, и лишь немногие отважились танцевать с кавалерами.
— Ой, куды ж ты сразу под юбку-то лезешь?
— Поближе познакомиться.
— Я те между глаз щас компостер-то проставлю — за версту светить будешь!
— Да ты мне сразу приглянулась, Танька!
Кто постарше — стоял в стороне, глазел на парочки, ловил обрывки приглушенных разговоров.
— Как при немце жилось-то? Лютовал шибко?
— По погребам сидели, носа не показывали. Одни старики да бабы. Скотину позабрали всю, курей перебили и успокоились. Надьку вот только цельной оравой насильничали. Всю ночь. А к утру она в сарае на стрехе повесилась…
— Вы-то надолго здесь или денек только постоите?
— Начальству виднее. Моя б воля, Настена, я б с тобой с сеновала не слазил бы.
— Ой-ой, все вы такие, когда обещаете. А как до дела — так поминай как звали.
— Ну, пошли на сеновал, я тебе докажу… пошли потихоньку…
— Да куда мы, куда… смотрят все…
— Да нужны мы им больно, другие об том же думают…
— А чего это вас в штрафники записали? Чем таким вы проштрафились?
— Да через баб все беды.
— Это почему ж через баб? Чем мы перед вами так виноваты?
— В атаку идти надо, а мы все с вас слезть не можем — вам все мало да мало…
— Конечно, если вы такие нерасторопные…
— Катюша, мне двадцать семь, и с самого рождения я ищу идеал, вы понимаете?
— Так и не нашли?
— Находил… но потом идеал поворачивался ко мне такой страшной рожей, что бежать приходилось без оглядки. А вот теперь нашел. Сердце подсказывает — нашел!..
— У тебя фотка есть?
— Тебе на что?
— Ей-ей, как талисман носить буду.
— Ой, час назад познакомились, а уже — талисман!
— А еще адресок дашь — напишу! Дай поцелую. Да не вертись ты, не видно ж ничего… Губы у тебя сладкие, как малина… Дашь фотку?
— Дам…
— Пошли. Далеко живешь? Пошли, провожу… Стой, еще разок поцелуемся…
— Ты всегда с картами мухлюешь?
— Не смухлюешь, Валюнчик, не проживешь.
— Со мной-то чего мухлевать? Ты мне и так понравился…
— Правда? Ты где живешь-то? Пойдем, глянем, как ты живешь. А чего родители? Мы деда тревожить не станем — можем на сеновале расположиться…
— Стара! Леха! Ты тута? — Среди танцующих вертелся парень в расстегнутой телогрейке. — Комбат велел немедля к нему!
— Скажи, скоро буду.
— Он сказал, что прям сейчас!
— Ну, гад настырный…
В штабе дивизии шло совещание. Вокруг карты на большом дощатом столе стояли командиры полков и артдивизионов. Среди них был и комбат штрафников Твердохлебов. Большая электрическая лампа на тонком шнуре, висевшая низко над столом, работала от передвижного движка. Грохот его слышался за стенами блиндажа.
