в голову придет делать лишние телодвижения? Забавная штука выходит…
– Спасибо! Век помнить буду! – радостно сообщил Толстому Рэм.
– Еще не все, – буркнул тот.
Он вынул из планшета маленькую печать в латунной оправе.
– Мне это Дэк выдал – удостоверять расписки за реквизированный у «благодарного населения» хлеб. Ни рожна я не удостоверял, мужики, сами понимаете, зато теперь эта штучка-дрючка для дела пригодилась.
Толстый прижал печать к листу, а когда отнял, Рэм едва разглядел сильно смазанную надпись по кругу: «Черожский военный округ. Императорская воинская часть № 2233». В центре красовался вензель последнего монарха.
«Хоть что-то будет со мной из того мира, который относился ко мне ласково…» – умилился Рэм.
Толстый подул на оттиск, свернул листок вчетверо и протянул Рэму.
– Владей. От лица командования… не-пойми-пока-чего… приказываю: счастья вам, уродцы! – сказал и заржал.
К Рэму и – чуть-чуть, осторожненько – к Тари полезли обниматься остальные. Улица наполнилась ободряющими мужицкими голосами. Когда новобрачных поздравили все желающие, Толстый обратился к своим бойцам командным голосом.
– А теперь, сержант Тоот, назначаю вас старшим группы. Немедленно ведите солдат к поезду.
– Так точно!
Тоот отдал честь, как это делали в императорской армии.
– К составу шаго-ом… арш!
Толстый глядел им вслед. Скоро дистанция между ним и подчиненными стала достаточной для того, чтобы его слова наверняка не достигли их ушей. Тогда он с горечью произнес:
– Мы все умрем скорее всего. У Шекагу, как я понял, народу мало. И нас тоже – капля в море… Перед столицей отпущу всех, кто побоится идти со мной на смерть. Ты вот… остался. Оно и хорошо, наверное. Будешь жить. Давай-ка, брат, живи за нас за всех. Если тебя тут припрут к стенке, а нам в столице хоть какой-нибудь фарт выйдет, я тебе говорю: ступай к нам… ко мне. Всегда тебе помогу. Только… – и он махнул рукой. Мол, фантазии все это, нечего выдумывать на пустом месте.
– До свидания, Толстый.
– Прощай, Рэм!
Обнялись еще разок перед расставанием Потом командир не-пойми-пока-чего захрустел сапогами по снегу. Спина его, шинельно-винтовочная спина смертника, медленно удалялась. Он не обернулся ни разу.
– Тари…
– Что, Рэм? Грустно тебе?
– Тари, у меня чувство… я уверен, Тари… что больше никогда не увижу этого человека.
– Вот и не смотри на него. Хватит. Посмотри на меня!
…на нем была какая-то новая, невиданная форма – не императорского образца и не раларовского. Офицерский… вот уж не пойми что – комбинезон или китель? – с серебряными пуговицами и полковничьими знаками различия на погонах и петлицах. Черный ремень. Черные галифе. Черные блестящие сапоги с короткими голенищами. Черный берет, щегольски сдвинутый на правую бровь… Впрочем, тут у всех береты, и все сдвинуты на правую бровь. Похоже, ребята даже перед девками красуются строем… Грудь украшает Огненный крест, языки пламени на нем утратили цвет красного золота, как водилось при последнем монархе, и сделались черными. И только повязка на руке – вызывающе белая.
Под глазами у него появились темные мешки весьма устойчивой формы. И еще он здорово отощал. До такой степени, что старое его прозвище воспринималось теперь как издевательство: называют же иногда здоровяка с бандитской мордой «малышом» или, еще того потешнее, «малюткой», а фатально лысого человека «кудрявым». Вот и этого скелета, на котором офицерский китель выглядел то ли как саван, то ли как ночная рубашка, когда-то именовали…
– Толстый! Приветствую тебя.
Рэм жалко улыбнулся.
– А? – Похоже, его второй раз в жизни не узнали. Когда-то его не узнал Дэк, теперь – Толстый. Немудрено – в таком-то дикаре. Он не брился вот уже полторы недели и не мылся как следует с неделю. Не больно-то легко оказалось сюда пройти сквозь позиции двух армий… Ох и вонь от него, наверное! Прямо как на фронте.
– Это я, Толстый. Я с ними не сжился. Я с ними не могу. Принимай в свое хозяйство, если не побрезгуешь.
И только тогда Толстый, сощурясь, присмотрелся к нему, аж приблизил лицо к этакому замарашке… О, понял, кажется. Выпучил глаза от изумления. Ругается. Вот ублюдок, до чего же сочно ругается!
Пропустив половину света белого по матери, Толстый наконец скомандовал караульным:
– Отпустить! Это наш человек.
И, подумав несколько, добавил:
– Хотя и редкий урод.
А когда с Рэма сняли наручники, не побрезговал обнять его. Крепко, по-настоящему. Повернулся к адъютанту – или что там у него за свитский человек? – и сказал презрительно:
– Что, сука, морщишься? Сразу видно, ни дня не воевал. Полтора года назад, в окопах, мы все выглядели как бабушкин понос. Вот только южан все равно не пропустили. Этот очкарик лично остановил тяжелый танк федератов. Никто не мог, а этот упыреныш – смог. Так-то, братья-гвардейцы.
Толстый обращался уже не к адъютанту, а к солдатам, тащившим Рэма от поста на входе в контору. При дверях Рэм устроил истинный дебош, прорываясь к старому знакомцу. Слишком многое зависело от этой встречи, чтобы соблюдать благопристойность…
А потом, сменив тон, скелет в черном мундире коротко – ни единого лишнего слова – приказал адъютанту накормить и отмыть Рэма, выдать ему новую одежду (для начала – гражданскую) и через два часа привести к нему в кабинет.
– Не ждал тебя, Рэм. Тем интереснее будет поговорить.
Он повернулся и пошел по своим делам.
Люто, быстро и бесповоротно меняет людей власть.
…Толстый сидел за старым дубовым столом. Перед ним стоял массивный чернильный прибор из посеребренной бронзы, лаконично отражающий в металле победу маршала Гаруту над ордами диких горцев. Несколько лет назад, по словам Толстого, тут сиживал заместитель военного министра Теперь кресло его, заместительское, досталось… Рэму. Как, впрочем, доставалось оно любому посетителю Толстого. Чудесное резное кресло с мягкой обивкой, такие перестали делать лет восемьдесят назад – это Рэм знал точно, это входило в сферу его профессиональных интересов. А костлявые бугорки, заменявшие Толстому задницу, давили некрашеную табуретку, изготовленную, наверное, для сторожа. Или, скажем, для садовника, обихаживавшего министерский скверик.
Толстый объяснил Рэму: «Время такое, холодное время. Чуть привыкнешь к комфорту, чуть расслабишься – и моментом сыграешь в ящик.
Рэм вот уже полчаса объяснял Толстому, какой режим установили «друзья рабочих» в Черогу и по всему тамошнему уезду.
Про коммуны, куда насильно загнали крестьян.
Про расстрелы, которым подверглись все дворяне и все духовенство уезда – по спискам! Смерти избегли только те, кто добровольно записался в раларовцы.
Про то, как врачи, учителя, агрономы, ремесленники, торговцы день и ночь роют окопы и строят огневые позиции для круговой обороны форта.
Про то, как рабочие, встретившие было новую власть одобрительно, вкалывают теперь без выходных и
