одновременно феодализм с его деформациями и предпосылки и предзнаменования капитализма.
Впрочем, как допустить, чтобы для всей Америки могла быть единая и единственная модель? Стоит определить какую-нибудь из них — и сразу же некоторые общества под нее не подойдут. Социальные системы не только отличались от страны к стране, но они наслаивались друг на друга, смешивали элементы, которые невозможно подвести под тот или иной из предлагаемых ярлыков. Америка была зоной главным образом периферийной за единственным (и еще оспаривавшимся в конце XVIII века) исключением — США, образованных как политический организм в 1787 году. Но эта периферия была мозаикой из сотен разных кусочков.
Еще в 1789 году английские колонии были (исключения подтверждали правило) экономиками с сельскохозй-с.твенпой доминантой. На берегах Чесапикского залива современник сталкивался с надлежащим образом устроенными рабовладельческими обществами. Конечно, с возвращением мира в 1783 году неслыханная предпринимательская лихорадка сотрясла, захватила Соединенные Штаты. Все там строилось сразу: домашние и ремесленные промыслы, мануфактурная промышленность, но также и хлопкопрядильные фабрики с новыми английскими машинами, банки, разнообразные коммерческие предприятия.
Тем не менее, на практике, если и имелись банки, то звонкой монеты было меньше, чем выпущенных штатами кредитных билетов, утративших почти всякую ценность, либо же обрезанных иностранных монет. С другой стороны, с окончанием войны надо было заново строить флот — орудие независимости и величия. В самом деле, к 1774 году он делился между каботажем и дальней торговлей следующим образом: 5200 судов (250 тыс. тонн водоизмещения) — в первой группе, 1400 (210 тыс. тонн) — во второй. Следовательно, вместимость была приблизительно одинаковой. Но если каботажный флот был американским, то суда дальнего плавания были английскими и, следовательно, их надо было полностью строить заново.
К тому же Англии удалось снова занять свое господствующее положение в американской торговле с 1783 года. Истинный капитализм, значит, все еще находился в Лондоне, в центре мира. США располагали только второразрядным капитализмом, конечно, энергичным, который обретет плоть на протяжении ангийских войн против революционной и императорской Франции (1793 — 1815 гг.), но этого сенсационного роста будет еще недостаточно.
В других местах в Америке можно усмотреть лишь так называемые «пунктирные капитализмы», ограниченные индивидами и капиталами, которые все были неотъемлемой составной частью скорее европейского капитализма, нежели какой-то местной сети. Даже в Бразилии, которая дальше ушла по этому пути, чем Испанская Америка, но которая сводилась к нескольким городам — Ресифи, Байя, Рно-де-Жанейро с их громадными внутренними областями в качестве «колоний».
Можно ли, не обладая чрезмерным воображением, отметить наряду с такими, весьма ограниченными торговыми капптализмами «феодальные» формы, то тут, то там?
Херман Арсиньегас утверждал, что в XVII веке по всей Испанской Америке наблюдалась «рефеодализация» обширных регионов Нового Света, наполовину заброшенных Европой. Можно говорить о сеньориальном порядке в Венесуэле или в какой-нибудь внутренней области Бразилии. Но о феодализме? Скорее — нет. А если — да, то разве что понимая под этим просто автаркическую и стремящуюся к автаркии систему — «замкнутую систему, лишь слабо связанную с миром за се пределами».
Если попытаться исходить из земельной собственности, то прийти к четким выводам ничуть не легче. А в Испанской Америке бок о бок существовали три формы собственности: плантации, асиенды, энкомьенды.
Плантации в определенном смысле слова были капиталистическими, но лишь в лице плантатора или в лице содействовавших ему купцов. Асиенды — это крупные имения, образованные главным образом в XVII веке во время «рефеодализации» Нового Света. Последняя проходила к выгоде земельных собственников, «асиендадо», и — в неменьшей степени — церкви. Такие крупные имения отчасти жили сами по себе, отчасти были связаны с рынком. В некоторых регионах, например, в Центральной Америке они по большей части оставались автаркичными, но владения иезуитов, зачастую огромные, которые известны лучше прочих из-за своих архивов, были разделены между натуральной экономикой простого воспроизводства и внешней экономикой, функционировавшей под знаком денежных отношений.
То, что счета таких асиенд велись в деньгах, все же не препятствует предположению, что выплата заработной платы, которую они отмечают, производилась лишь в конце года, и пго тогда крестьянину нечего было получать в денежном выражении, так как авансы, полученные им в натуре, превышали или балансировали те суммы, которые ему были долж-. пы. Впрочем, такие ситуации известны и в Европе.
Эикомьеидьт оказываются в принципе ближе к феодализму, хотя, как отмечает Фернан Бродель, индейские деревни жаловались испанцам в качестве бенефициев, а не фьефов. По идее то были владения на время, дававшие владельцам эпкомьенд (энкомендеро) право на повинности с этих индейцев, а не просто право собственностии на землю и на свободное распоряжение рабочей силой. Но это картина теоретическая: энкомендеро преступали такие ограничения.
Так, один отчет разоблачает бессовестных хозяев, которые продавали своих индейцев «под видом продажи эстанции (имения, земельного участка) или нескольких голов скота», и «легковерных и недобросовестных аудиторов», закрывающих на это глаза. Близость местных властей ограничивала правовые нарушения, ио по мере удаления от столицы контроль становился почти невозможен. Это только в принципе энкомендеро, включенный в колониальную систему господства, находился в некотором роде на службе у испанских королей, также, как и королевские чиновники, на самом деле он обнаруживал тенденцию избавиться от этой чести.
Кризис энкомьенды будет продолжаться еще длительное время, так как конфликт между энкомендеро и чиновниками короны был заключен в самой логике вещей. Эти чиновники в большинстве случаев могли быть настроены только против земельных собственников, которые, будь они предоставлены самим себе, весьма быстро создали бы или возродили феодальный порядок. В немалой части своей деятельности Испанская Америка быстро сделалась, как это полагает Георг Фридерици, образцовой страной чиновничества и бюрократии. И вот это довольно трудно включить в классический образ феодализма, точно так же как невольники не могут войти в настоящую капиталистическую модель.
По идее следует заключить: ни феодализма, ни капитализма. Америка в целом представляется наслоением, нагромождением разных обществ и экономик. У основания — полузакрытые экономики, над ними — экономики полуоткрытые. Наконец, на верхних уровнях — рудники, плантации, быть может, некоторые скотоводческие предприятия и крупная торговля. Капитализмом был, самое большее, верхний, торговый «этаж»: заимодавцы горнопромышленников, привилегированные купцы Консуладо, веракрусские купцы, находившиеся в постоянном конфликте с купцами Мехико, купцы, не испытывавшие стеснения под маской компаний, создаваемых метрополиями.
Но тут исследователь оказывается в плоскости связей европейской миро-экономики, которые составляли как бы сеть, накинутую на всю Америку, ее внутринациональных капитализмов, однако в рамках мировой системы, управлявшейся из самого центра Европы.
По мнению Эрика Уильямса, превосходство Европы (он имеет в виду ее близкую промышленную революцию и, видимо, также мировое преобладание Англии и появление усилившегося торгового капитализма) проистекало непосредственно из эксплуатации Нового Света. Особенно из того ускорения, какое привносили в европейскую жизнь постоянные прибыли от плантаций, среди которых Уильямс на первое место ставит поля сахарного тростника с их черными крестьянами.
Тот же тезис, но еще более упрощенный, высказал Луиджи Барелли, относящий модернизацию Атлантики и Европы на счет сахара, а, значит, на счет Америки, где сахар, капитализм и рабство шли рука об руку. Но разве же Америка, включая Америку горнопромышленную, была единственной создательницей европейского величия? Нет, конечно, так же точно, как и Индия не создала одна европейское преобладание, хоть индийские историки и могут сегодня утверждать, выдвигая серьезные аргументы, что английская промышленная революция питалась эксплуатацией их страны.
ВОЙНА АНГЛИЙСКИХ КОЛОНИЙ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ
Аграрная политика метрополии вызывала резкое недовольство колоний. Роковым в этом плане стал указ короля Георга III, запрещавший колонизацию земель, расположенных к западу от Аллеганских гор.
Целью указа Георга было остановить движение фермеров-арендаторов на запад, на индейские земли,
