В действительности разные формы порабощения в Новом Свете сменяли друг друга, вытесняя одни другие. Рабство индейцев не устояло перед невероятно тяжким испытанием; белое, европейское рабство (Фернан Бродель имеет в виду рабство французских и английских завербованных) будет выступать как интермедия, главным образом на Антильских островах и в английских колониях на континенте; наконец рабство черное, африканское, будет достаточно сильно, чтобы укорениться и умножаться наперекор всему и вся.
Рабство индейцев устояло лишь там, где существовали «чтобы обеспечить его долговечность и использование» устои населения и сплоченность общества, та сплоченность, которая создает послушание и покорность. Это то же самое, что сказать: оно существовало единственно в зоне древних ацтеков, в ацтекской и инкской империи. В других районах первобытное население распалось само собой, с самого начала испытания, как в бескрайней Бразилии, где туземец прибрежных областей бежал внутрь страны, так и на территории Соединенных Штатов.
В 1790 году в Пенсильвании оставалось 300 индейцев, в штате Нью-Йорк — 1500, столько же в Массачусетсе, 10 тысяч индейцев оставалось в обеих Каролинах.
Точно так же и на Антильских островах, где туземное население, противостоявшее испанцам, голландцам, французам и англичанам, было устранено, став жертвой завезенных из Европы болезней и ввиду невозможности для пришельцев его использовать.
Напротив, в густонаселенных зонах, на которые с самого начала была нацелена испанская конкиста, индеец оказался легко подчиняющимся власти.
Он чудесным образом пережил испытания конкисты и колониальной эксплуатации. Массовые убийства, безжалостные войны, разрыв социальных уз, принудительное использование его рабочей силы, смертность, какую влекли за собой повинность носильщиков и работа на рудниках, и в завершение всего — эпидемические заболевания, принесенные из Европы и Африки белыми и неграми.
Центральная Мексика, имевшая население в 25 млн. жителей, дошла, как полагают, до остаточного населения в 1 млн. Такая же катастрофа обнаружилась на острове Эспаньола (Гаити), в Юкатане, в Центральной Америке, немного позднее — в Колумбии.
Впечатляющая деталь: в Мексике в начале конкисты францисканцы проводили службы на папертях своих церквей — такими многочисленными были толпы верующих. Но с конца XVI века мессу служили внутри этих самых церквей, даже в простых часовнях.
Этот фантастический регресс несоизмерим даже со зловещей знаменитой Черной смертью, бывшей бичом Европы XIV века. Однако масса туземного населения не исчезла, оно восстановилось, начиная с середины XVII века, естественно, к выгоде своих испанских господ.
Эксплуатация индейцев продолжалась в полурабской форме энкомьенд, городской прислуги и принудительного труда на рудниках, обозначавшегося общим названием репартимьенто.
С XVI века в Новой Испании появился и «свободный» труд наемных рабочих в результате сложного кризиса. Прежде всего вследствие сокращения индейского населения обнаружились опустевшие зоны, как в Европе XIV и XV веков.
Земля вокруг индейских деревень «сжалась», как шагреневая кожа, и именно на спонтанно возникавших или созданных произвольными конфискациями опустевших пространствах развивались крупные имения — асьенды.
Для индейца, желавшего спастись от коллективной барщины, которую навязывали ему его деревня, а также государство, изыскивавшее рабочую сиду, возможно было бегство: на асьенды, где развивалось классическое рабство и где позже будут вынуждены прибегнуть к наемным работникам; в города, где его принимали в число домашней прислуги и в мастерские ремесленников; наконец, на рудники — не только на слишком близкие рудники в районе Мехико, где сохранился принудительный труд, но дальше к северу, в тех поселениях, что вырастали посреди пустыни от Гуа-нохуато до Сан-Луис-Потоси.
Там было рассеяно более трех тысяч рудников, порой крохотных, на которых работало в целом от 10 до 11 тысяч горняков (правда, в XVIII веке эта цифра возросла до 70 тысяч).
Рабочие приходили туда отовсюду — индейцы, метисы, белые, которые к тому же перемешивались.
Введение после 1554 — 1556 гг. процесса амальгамирования позволило обогащать бедную руду, снизить общие затраты и увеличить производительность труда и производство. Как и в Европе, этот маленький мирок горняков существовал сам по себе. Как хозяева, так и рабочие были расточительны, беззаботны, привержены игре.
Рабочие получали партидо — своего рода премии — в зависимости от количества добытой руды. Их заработки были очень высокими (все, конечно, относительно), но и ремесло их было ужасным (порох не использовался до XVIII века), и это население было беспокойным, склонным к насилию, а при случае и жестоким.
Рудокопы пили, пировали; и то был не только «искусственный рай», о котором с веселым изумлением писали некоторые историки, а какой-то нелепый праздник и сверх всего — настойчивая потребность обратить на себя внимание.
В XVIII веке все это еще усилилось, как если бы процветание было дурным советчиком. Случалось, что у рабочего в кошельке оказывалось в конце недели 300 песо, их тут же тратили.
Какой-нибудь рудокоп покупал себе парадные одежды, рубашки из голландского полотна, другой приглашал две тысячи человек попировать за его счет и растрачивал 40 тысяч песо, которые ему принесло открытие небольшого месторождения.
Так варился в собственном соку этот мирок, никогда не ведавший покоя. На рудниках Перу, самых значительных в Америке в XVI веке зрелище было не таким театральным, и по правде, менее веселым.
Амальгамирование появилось с запозданием, в 1582 году, однако, подневольный труд сохранился, и Потоси оставался адом. Не сохранилась ли система в силу самого своего успеха? Это возможно, только в конце столетия Потоси утратит царственное положение, которого он более не обретет, невзирая на возвращение к активной деятельности в XVIII веке.
В конечном счете индеец вынесет на своих плечах бремя крупного размаха хозяйственных предприятий в Новом Свете в интересах Испании: горные разработки, сельскохозяйственное производство (достаточно вспомнить о возделывании маиса, основе выживания Америки), обслуживание караванов мулов или лам, без которых было бы немыслимо перемещение монеты и многих продуктов — официально от Потоси до Лрики, а контрабандным путем — из Верхнего Перу через Кордову до Рио-де-ла-Платы.
Зато там, где индейцы существовали в виде раздробленных племенных образований, европейской колонизации пришлось многое строить самой: так было в Бразилии до эпохи сахарных плантаций; так было во французских и английских колониях на «континенте» или па Антильских островах.
Следовательно, должно было существовать широко распространенное и долго длившееся «рабство» белых. Эрик Уильямс настаивает на этом, ибо, на его взгляд, виды рабства в Америке замещали друг друга и в некотором роде между собой сообщались: заканчивался один вид, утверждался другой.
Смена эта происходила не автоматически, но в целом правило было очевидным — белое «рабство» вступало в игру лишь в той мере, в какой недоставало индейского, а рабство негров, эта громадная проекция Африки на Новый Свет, развилось только из-за нехватки труда индейцев и рабочей силы, доставляемой из Европы. Там, где негр не использовался, например, при возделывании пшеницы к северу от Нью-Йорка, вплоть до XVIII века трудился белый завербованный.
Следовательно, на карту были поставлены потребности колониальной экономики, которая диктовала изменения и последовательность по причинам экономическим, а не расовым. Эти причины, как утверждает Дж.Спини в своей «Современной истории», не имели ничего общего с цветом кожи. Белые «рабы» уступили свое место потому, что были рабами лишь временно. А возможно, они стоили слишком дорого, хотя бы из-за своего питания.
Эти «завербованные», будучи однажды освобождены, распахали и отвоевали для земледелия небольшие хозяйства, в которых возделывали табак, индиго, кофе, хлопок. Но впоследствии они зачастую проигрывали в противостоянии крупным плантациям, рождавшимся на базе возделывания культуры- завоевательницы - сахарного тростника, предприятиям дорогостоящим, а значит, капиталистическим, которые требовали значительной рабочей силы и оборудования, не говоря уже об основном капитале. И в этом основном капитале черный невольник имел свое место.
Крупная собственность сахарных плантаций вытеснила мелкую собственность, которая, однако же,
