комиссионных и часть оплаты труда в своих плаваниях. И в случае прямого возврата в оные колонии (что ныне всего более принято) разве навигаторы, особливо Бостона и Филадельфии, где мореплаванием занято более 1500 кораблей, не снабжают не только свои колонии, но также и все прочие английские колонии европейскими товарами, погруженными в иностранных портах? А сие не может не нанести громадного ущерба как коммерции Англии, так и ее финансам».
Конечно же, между колониями и метрополией возникали и другие конфликты, и, может быть, оккупация англичанами французской Канады в 1762 году, узаконенное на следующий год по условиям Парижского договора, ускорило ход дел, обеспечив английским колониям безопасность на их северной границе. Они больше не нуждались в помощи.
В 1763 году победоносная Англия и побежденная Франция, обе повели себя, как отмечает Фернан Бродель, неожиданным образом.
Англия предпочла бы Канаде (отобранной у Франции) п Флориде (которую уступила ей Испания) обладание Сан-
Доминго. Но плантаторы Ямайки оставались к этому глухи. Они отказывались делить с другими английский сахарный рынок, который был их заповедным угодьем.
Их упорство вкупе с сопротивлением Франции, желавшей сохранить Сан-Доминго, царицу сахаропроизводящих островов, привело к тому, что «снежные арпаны» (арпан — старинная мера площади, равная 0,422 га) Канады отошли
к Англии.
Однако есть неопровержимое доказательство английских вожделений, устремленных к Сан-Доминго. Когда в 1793 году война с Францией возобновится, англичане потеряют шесть лет на дорогостоящие и безрезультатные экспедиции ради овладения островом.
«Секрет английского бессилия на протяжении этих первых шести лет
войны (1793— 1799 гг.) заключен в этих двух роковых словах — Сан-Доминго», — писал Е.Вильямс.
Во всяком случае сразу же после заключения Парижского мира (1763 год) напряженность между колониями и Англией стала нарастать. Последняя хотела «образумить» колонии, заставить их нести какую-то часть огромных расходов на только что завершившуюся войну.
Колонии же в 1765 году дойдут до того, что организуют бойкот английских товаров, совершив настоящее преступление оскорбления величества.
Все это было настолько ясно, подчеркивает Бродель, что в октябре 1768 года голландские банкиры «опасаются», что ежели отношения между Англией и ее колониями испортятся, то как бы из сего не воспоследовали банкротства, коих воздействие эта страна (Голландия) могла бы ощутить».
Аккариан де Серионн с 1766 года видел, как поднималась «американская империя». «Новой Англии, — писал он, — надлежит более опасаться нежели старой в том, что касается утраты испанских колоний...» Да, это империя «независимая от Европы», империя, писал он несколько лет спустя, которая «в весьма близком будущем будет угрожать благосостоянию в особенности Англии, Испании, Франции, Португалии п Голландии».
Иначе говоря, уже заметны были первые признаки появления в будущем кандидатуры Соединенных Штатов Америки-па господство над европейской миро-экономикой.
И это как раз то, что в открытую говорил французский полномочный министр в Джорджтауне, правда, тридцатью годами позднее: «Я нахожу положение Англии относительно Соединенных Штатов совершенно сходным с положением, в каком первая держава (то есть Англия) пребывала относительно Голландии в конце XVII века, когда последняя, истощенная затратами и долгами, увидела, как ее торговое влияние переходит в руки соперника, каковой и родился-то, так сказать, из торговли».
ИСИАНСКИЕ И ПОРТУГАЛЬСКИЕ КОЛОНИИ
Южная Америка по отношению к Северной представляла собой совсем иные реалии, совсем другую историю. Не то, чтобы отсутствовали аналогии, но в конечном счете то, что происходило на Севере, не воспроизводилось на Юге один к одному. Европа Северная и Европа Южная воссоздали за Атлантикой свои противоречия.
Сверх того, наблюдался и значительный разрыв: так, английские колонии освободились в 1783 году, иберийские же колонии — не ранее 1822- 1824 гг. Да к тому же освобождение Юга было, как выяснилось, фикцией, поскольку на место прежнего господства стала английская опека, которой суждено было продлиться вплоть до 1940 года, затем ей на смену придут США.
Бродель находит достаточно поводов для противопоставления двух составных огромного континента: на Севере наблюдались живость, сила, независимость, рост личности. Па Юге — инерция, разные виды порабощения.
Тяжелая рука метрополии, серия ограничений, изначально присущих положению любой периферии... Это расхождение было, вполне очевидно, детищем различных структур прошлого и различных наследий.
Ситуация ясна, но ее было бы трудно объяснить, если ис ходить из удобного деления, присущего учебникам недавнего прошлого: на колонии поселенческие, с одной стороны, и колонии эксплуатируемые -- с другой. Как могли бы существовать поселенческие колонии, которые бы не были одновременно колониями эксплуатируемыми, или эксплуатируемые колонии, не бывшие в то же самое время колониями поселенческими?
Вместо понятия «эксплуатация» Фернан Бродель предлагает понятие «маргинализация» — маргинализация в рамках мироэкономики, осужденность на то, чтобы служить другим, позволять диктовать себе свои задачи властному международному разделению труда. Это именно та роль, которая выпала иберо-американскому пространству (в противоположность пространству североамериканскому), и притом как до независимости политической, так и после ее достижения.
РАБСТВО ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Нехватка людей на чересчур обширных землях в Америке была постоянной проблемой. Для того, чтобы развивалась новая экономика Америки, которая находилась в процессе самосоздания, требовалось все больше рабочей силы, которую легко было бы держать в повиновении и которая была бы достаточно дешевой. Это касалось обеих Америк, как Южной, так и Северной.
Эрик Уильямс в одной из своих книг десятки раз отмечает причинно-следственную связь между капиталистическим подъемом старой Европы и рабством, полу рабством, крепостничеством, полу крепостничеством, наемным и полу наемным трудом Нового Света. «Сущность меркантилизма, — пишет он, — есть рабство».
Маркс выразил это другими словами «в одной фразе-вспышке, единственной, быть может, по своей исторической содержательности»: «Вообще, для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента безоговорочное рабство в Новом Свете».
Ни у кого не вызовет удивления тяжкий труд этих людей в Америке, каков бы ни был цвет их кожи; он зависел не только от близко к ним стоявших хозяев плантаций, предпринимателей на рудниках, купцов- кредиторов из Консуладо в Мехико или иных городах, не только от алчных чиновников испанской короны, продавцов сахара или табака, работорговцев, жадных до наживы капитанов торговых ко-раблсй... Все они играли свою роль, но то были в некотором роде уполномоченные, посредники.
Лас Касас разоблачал их как единственных виновников «адского порабощения» индейцев; он желал бы отказать им в святых таинствах, изгнать их из лона церкви. Но зато он никогда не оспаривал испанское господство. Король Кастильский, ответственный за обращение в христианство, имел право быть Императором над множеством королей, господином над местными владыками.
В действительности подлинный корень зла находился по другую сторону Атлантики — в Мадриде, Севилье, Кадисе, Лиссабоне, Бордо, Нанте, даже в Генуе и определенно в Бристоле, а вскоре — в Ливерпуле, в Лондоне, Амстердаме.
Это — зло, присущее феномену сведения континента к положению периферии, навязанному отдаленной от него силой, безразличной к жертвам людей и действовавшей с почти механической логикой.
В том, что касается индейца или американского негра, слово «геноцид» не будет неправомерным, но заметим, что в этой авантюре и белый человек не оставался совершенно невредимым, в лучшем случае он легко отделывался.
