Боже мой, сколько лет, сколько зим. Когда мы последний раз виделись? Я так подозреваю, что последний наш совместный обед был в тридцать восьмом, в клубе. Совпадает с вашими воспоминаниями? Был Кроксли, ага, Уайет, погодите, погодите… ну да, и Берстон-Смит. Вот была компания! И вот был вечерок, как сейчас помню! Все, разумеется, на том свете. Да нет, нет! Я болван. Идиот я. Наша последняя встреча — да я ее прекрасно помню. Павильон на стадионе «Лордз», тридцать девятый, матч с вестиндцами, Хаттон и Комптон отбивали как боги, Константин бросал, война висела в воздухе. Всё правильно? И мы распили бутылку превосходнейшего портвейна. Вид у вас такой же спортивный, как был тогда. Как воевалось, хорошо?
О, спасибо, Денсон. Оставьте там, ладно? Вот так, хорошо.
А что Эмили? Какая женщина.
Я снял на лето коттеджик. Она приезжала на машине раза два-три в неделю. За покупками ездила, и я входил в программу поездок. Вы тогда оба жили на ферме. Вот именно. На ферме ее отца. Приезжала попить чаю или, положим, кофе — ну, словом, в самые невинные часы. В то лето она принадлежала мне, а вы-то воображали, будто она целиком ваша.
Ей нравился коттедж. И цветы она любила не меньше моего. Нарциссы, крокусы, собачьи фиалки, фуксии, жонкилии, гвоздики, вербена.
Ее нежные тонкие руки.
Никогда не забуду, как она касалась жонкилий.
Помните, вы с нею как-то, в тридцать седьмом это, кажется, было, ездили во Францию? Я ехал тем же пароходом. Из каюты не выходил. И пока вы занимались своими упражнениями, она являлась ко мне. Подобной пылкости я в женщинах не встречал. Увы и ах.
Вы всегда были поглощены своей физической… подготовкой… разве не так? Да оно и неудивительно. Отменное, черт возьми, телосложение. По природе атлет. Медали, грамоты, имя золотыми буквами. Придя однажды первым к финишу, снова и снова рвешься побеждать. Этот яркий миг — он никогда не тускнеет. Не сошли с дорожки? Что же мы с вами так редко виделись после Оксфорда? Я к тому, что ведь жизнь ваша имела и другое измерение? Вы предались литературе, как и я. Да, да, понятно, встречались мы иногда на пикниках, помните, Табби Уэллс с компанией, пили в клубе бок о бок виски с содовой, но толком-то не сблизились, верно? Любопытно — почему? Хотя, конечно, я дьявольски рано добился успеха.
Так вы говорите, воевалось хорошо?
Спунер. Да в общем неплохо.
Херст. Прекрасно. Военный летчик?
Спунер. Военный моряк.
Херст. Прекрасно. На эсминце?
Спунер. На торпедном катере.
Херст. Высший класс. Убитых немцев на счету?
Спунер. Один-два есть.
Xерст. Не слабо.
Спунер. А вы?
Xерст. Я был в войсковой разведке.
Спунер. А-а.
Xерст. А после войны опять взялись за перо?
Спунер. Ну да.
Xерст. И я тоже.
Спунер. И, кажется, изрядно преуспели.
Xерст. О да, вполне. Сейчас уже лучшее время позади.
Спунер. Со Стеллой видитесь?
Xерст. Со Стеллой?
Спунер. Не могли же вы позабыть.
Xерст. С какой Стеллой?
Спунер. Со Стеллой Уинстенли.
Херст. Уинстенли?
Спунер. Сестрой Банти Уинстенли.
Xерст. А, Банти. Нет, не вижусь.
Спунер. Вы были к ней весьма неравнодушны.
Херст. Вы так думаете, старина? Вам-то откуда знать?
Спунер. Я ужасно любил Банти. А он имел на вас большущий зуб. Хотел даже съездить вам по физиономии.
Xерст. За что?
Спунер. За то, что вы соблазнили его сестру.
Xерст. А ему какое дело?
Спунер. До родной сестры?
Херст. Вот именно.
Ну и куда же вы клоните?
Спунер. Банти познакомил Стеллу с Рупертом. Он очень любил Руперта. Был у него на свадьбе посаженым отцом. Они с Рупертом дружили с незапамятных пор. Он грозился отхлестать вас.
Херст. Кто грозился?
Спунер. Банти.
Херст. Поговорить со мной напрямик у него храбрости не хватило.
Спунер. Стелла просила его не делать этого. Умоляла держать себя в руках. Умоляла не говорить Руперту.
Херст. Понятно. А кто сказал Банти?
Спунер. Я сказал Банти. Я ужас как любил Банти. И Стеллу тоже ужас как любил.
Херст. Выходит, вы были близким другом семьи.
Спунер. Дружил я больше с Арабеллой. Мы вместе катались верхом.
Xерст. С Арабеллой Хинскотт?
Спунер. Да.