Глаза Эльтерриэля закатились, пугая фиолетовыми белками, пасть изрыгнула:
— Ph’nglui mglw’nafh Cthulhu R’lyeh wgah’nagl fhtagn!!!
По спине Щавеля пробежал холодок. Хмель как ветром сдуло.
— Затмение эльфов! — крикнул он, вскакивая и загораживая князя. — Всем творить крестное знамение!
Гости повскакали из-за общака. Кого-то толкнули, нездешним голубоватым светом блеснул нож.
— Стража! — проревел воевода. — Мочи! — И ринулся разнимать.
В трапезную ринулась охрана с заготовленными вёдрами. Сверкнула вода. Свалка рассыпалась, оставив недвижно повалившееся на блюда тело. Кому-то крутили руки. Пара дюжих дружинников уволакивала прочь обезумевшего барда, а он корчился и голосил:
— Wgah’nagl fhtagn! Wgah’nagl fhtagn!
Улита сидела, заткнув уши, дабы не оскверняться эльфийской мерзостью. Благость, исходящая от эльфов, была сравнима с податью Отца Небесного, но также и пакость их превосходила человеческую безмерно.
— Вот, — воевода вернулся, бросил на стол окровавленный скин-ду. — Купец дунайский Штефан. Пронёс под мышкой, дурило.
— Кого зарезал? — спросил князь.
— Доктора Пантелея, — сообщил воевода и почему-то виновато посмотрел на караванщика: — Лепилу твоего.
Глава седьмая,
— Батя, зачем он так? Эльфы же хорошие!
Жёлудь был пьян и чуть не плакал.
— Эльфы разные, сынок, как люди, только сильнее. — Щавель вёл парней к постоялому двору не самой короткой дорогой, чтобы выветрился хмель и остатки морока. — Кто знает, какие козни они плетут… В большом городе всё иначе. Тут свои расклады, другие законы, иные боги. Может быть, он хотел накормить своего Хранителя чувствами толпы благородных людей.
— Ктулху фтагн! — ухмыльнулся Михан. — Мне понравилось.
— Кто бы сомневался, — обронил Щавель. — Только когда ты кормишь своего Хранителя, нещадно коверкая речь, это остаётся между вами, а когда эльф, да ещё бард, оглашает символ веры на чистом Изначальном языке, только сильные могут не подпасть под затмение разума. Такое делать нельзя. Если бы не заготовленная вода, гости впали бы в ярость берсерка.
— Я видел кровь, — признался Михан. — Разом всё сделалось красным, захотелось плясать, убивать и… Воистину фтагн!
— Что с эльфами будет? — спросил Жёлудь.
— Проведут дознание. Купца, скорее всего, отпустят, — рассудил Щавель. — Движущегося навстречу судьбе менестреля Эльтерриэля, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, мы навряд ли когда увидим.
— Движущегося навстречу судьбе менестреля Эльтерриэля, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, убьют? — голос Жёлудя дрогнул.
— Движущийся навстречу судьбе менестрель Эльтерриэль, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, прилюдно творил злые козни. Ты знаешь, как подобает поступать со злокозненным колдуном.
— Может быть, эльфы заплатят выкуп и увезут движущегося навстречу судьбе менестреля Эльтерриэля, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, далеко-далеко, в Серебристые гавани?
— Вряд ли, — уронил Щавель хладный камень безнадёги. — Движущийся навстречу судьбе менестрель Эльтерриэль, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, творил смертоносное колдунство пред лицом светлейшего князя, светлейшей княгини, пред всеми боярами и собранием достойнейших людей Великого Новгорода. За такое подобает наказывать смертью. Продать злокозненного колдуна значит согласиться получать оскорбление за деньги. Никто из благородных не отважится на такое. Лишиться чести мало чем лучше смерти. Как потом жить среди людей? Обесчещенный будет словно Лузга, которого ты сегодня видел. Червь, которому дозволено подъедать за нормальными людьми.
— Ты его давно знаешь, дядя Щавель? — осторожно поинтересовался Михан и на всякий случай уточнил: — Обесчещенного Лузгу.
Они долго шагали в молчании по малолюдным улочкам, опустевшим к позднему вечеру. Парни уже не здоровались с каждым встречным, обвыклись, да и приветливость как-то смыло кровавым цунами эльфийского колдовства.
Щавель подумал, что удобнее случая ознакомить парней с историей Лузги не представится. Пока они пьяные, запомнят не всё, а быть в курсе дела полезно. С этим спутником придётся топать до самой Орды и обратно. Уместнее ведать, чем не ведать.
— Я знаю Лузгу около двадцати лет, — сказал Щавель. — Я тогда служил в войске светлейшего князя и водил свою тысячу против Орды. В ту пору был ещё хан Ирек, который посылал конных автоматчиков на запад, север и юг. Тогда они чуть не взяли Нижний Новгород и стояли под стенами рыбинской цитадели. Басурман мы прогнали, но светлейший князь явил величие мудрости и наводнил Орду своими лазутчиками. То были самые разные люди. Лузга был сподручным светлейшего князя. Не товарищем, как я, но близким человеком, сидевшим по левую руку. Лузга устроился в самом Белорецке. Он переслал оттуда много сведений, пока псы хана Керима не устроили облаву. Они что-то пронюхали. Лузга ликвидировал своих связников, чтобы его не выдали под пытками, был арестован и осуждён за убийство. Он отсидел восемь лет среди уголовников в Белорецке. Работал в железных цехах Орды. Своими руками делал огненное оружие и с тех пор разбирается в нём, но столько лет в заточении… Не прошло даром. Лузга свихнулся.
— Можно было выкупить, — сказал Жёлудь.
— Нет. Предложить выкуп — значит признать, что Лузга наш лазутчик, иначе зачем за него торговаться? А с лазутчика семь шкур спустили бы, выяснили всю подноготную и предали жуткой смерти. Мы не могли его выкупить даже как дальние родственники. Лузга убежал, когда выдался случай. Он добрался до Великого Новгорода, но это был уже не тот человек. Он стал рабом. Сам себя им считает и не желает ничего иного. Князь держит его при себе из милости. Лузга блюдёт в порядке стволы на оружейном складе, но он… лишний человек. Кто знает, что с ним сотворили в местах лишения свободы? Надёжных доказательств нет, но есть подозрения, так что будьте с Лузгой настороже, парни. Из одного котла не ешьте, из одной кружки не пейте. Впрочем, он сам всё это понимает и знает своё место.
— Лузга с нами пойдёт? — изумился Михан.
— С нами. Ему известен путь до самого сердца Орды.
Утром Щавель повёл ватагу в кремль и увлёк за собою доктора. Почтенный Альберт Калужский не имел чётких планов на будущее, а повадки странствующего лекаря заставляли держать нос по ветру.
К удивлению Щавеля, его пропустили к светлейшему, не отобрав ножа. Цербер в тамбуре настоял на том.
— Эльфа пытали всю ночь, — под глазами князя залегли тени, но привычка подолгу не спать брала своё, он выглядел бодрым. — Подвешивали его за яйца, ковыряли в заднем проходе калёной кочергой и даже обрили уши, а он, зараза, молчал.
— С кочергой совершенно напрасно, — заметил Щавель. — Эльфу только в кайф. Заговорил в итоге?
— Только когда мы не давали ему читать, — похвастался князь. — Иоанн молод, а сметлив!
— Начитан, — поправил Щавель. — Как объяснил движущийся навстречу судьбе менестрель Эльтерриэль, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра, своё странное поведение на пиру?
