— С невольничьего рынка, — ответствовал Щавель. — Я купил Никишку для хозяйственных нужд: полы мыть, посуду. Когда отъезжал селиться в Тихвин, дал ему вольную и при войске пристроил, а он, смотри-ка, выслужился как. Важный стал, стервец.
— Дух с него ядрёный пошёл, — ухмыльнулся Жёлудь.
— Помнит, знать, — отметил Щавель. — А вообще, парни, никогда не давайте воли рабам, чтобы не пришлось жалеть.
— Вот эльфы покупают с торга рабов, особливо семьями, и сразу отпускают. Да и ты выписывал вольную, батя.
— То забота эльфов. У них свои понятия и свой ответ. А у меня в ту пору не было мудрого наставления, какое имеется у вас. Знал бы, не отпускал. Потому что рабская суть есть пресмыкание перед сильным и попрание слабых, а также злобная зависть и ненависть к своему хозяину, пускай и хорошему. И вообще ко всем, кто выше стоит. Раба из себя не выдавишь, даже по капле, хоть каждый день тужься. Не бывало таких рабов, что становились бы милостивыми господами. Если кость стала чёрной, её ничем не отмоешь.
Они шли мимо служебного хода, когда во двор вывалил Карп. Щавель немедленно развернул к нему ватагу.
— Познакомься со своим новым лекарем, знатным лепилой Альбертом Калужским, сведущим в солях, — представил доктора Щавель. — Знакомься и ты, Альберт, с начальником каравана Карпом.
— Очень приятно, — ладошка целителя утонула в лапе работорговца.
— Долю в рабах от общего дела получишь драгоценными металлами, — поставил условие начальник каравана. — Остальное, что утащишь, твоё.
— Своих рабов я хотел бы получить живыми, — упёрся лекарь.
— Чтобы погубить их? — недобро зыркнул караванщик. — Новгороду рабочих рук не хватает, а ты взялся опыты над людьми ставить! Получишь за рабов по розничной цене.
— Это мой сын Жёлудь, стрелок, а это Михан, вольный боец. Они пойдут со мной в головном дозоре, — пресёк раздор Щавель.
— По-за Клязьмой ещё лучников тебе добавлю, — громко окая, известил Карп и утопал на конюшню.
— Характер показывает, — пробормотал Альберт Калужский.
— Обломаем, — сказал Щавель. — Ты в моём подчинении — и помни это.
— Я понимаю, — закивал доктор. — Но с рабами как быть?
— Тебе действительно живые рабы нужнее серебра и золота? — поинтересовался Щавель и, получив утвердительный ответ, спросил: — Вздумал хозяйством обзавестись или, в самом деле, для опытов?
— Ну-у… надо проверить некую перспективную теорию, — замялся доктор. — Не крепив горькой солью практики высокомудрые гипотезы древних, не добьёшься величия.
— Чую, твои гипотезы хуже симпозиумов, но ты однозначно прославишься, — предрёк Щавель. — Останешься в памяти потомков великим целителем или тебя сожгут за погань колдовскую.
Альберт захихикал.
— Иди в канцелярию, — распорядился Щавель, — жди свою грамоту. Оформишь портрет, получишь требование на медицинский склад. Бери запас на семьдесят рыл до Великого Мурома. Туда пройдём без боёв, но учитывай стёртые ноги и дрисню, впрочем, не тебя учить. Тащи на конюшню, найдёшь, где формируют обоз, и грузись, а мы подойдём.
В арсенал пустили одного Щавеля, да и то придирчиво сверив грамоту с личиной предъявителя. Сидевший за столом стражник в мятой синей форме был немолод и своё дело знал крепко.
— Где найти Лузгу? — спросил Щавель.
— Боярин имеет нужду в огнестреле? — заинтересовался страж.
«Не боится узнавать. Случись что, напишет в отчёте о постороннем, сующем нос не в своё дело», — оценил Щавель качество поставленной службы и пояснил:
— Я по личному делу.
— Придётся обождать здесь, его сейчас вызовут, — вежливо, но непреклонно ответил стражник, зацепил проходившего мимо работника и услал за поручением.
О проходе Щавеля вглубь арсенала, пусть даже в бронную, речи более не шло. Стражник задержал любопытствующего посетителя, невзирая на его звание.
Торчать под его пристальным взором пришлось недолго. Лузга объявился споро. Был он одет в синий комбинезон, собран и деловит.
— Пропусти со мной, — попросил он.
Стражник умакнул перо в чернильницу, вывел запись в гроссбухе, придвинул Лузге. Лузга накарябал пояснение. Страж набросал на бланке данные из грамоты, протянул разовый пропуск Щавелю.
— Идём, — Лузга потянул толстую, ладно пригнанную дверь, обитую железными полосами.
Они окунулись в атмосферу неслышной снаружи складской работы: по коридору сновали умельцы, из помещений доносился стук, бряканье, клацанье. Тревожаще и вкусно пахло начищенной сталью и оружейным маслом, доносило похабную вонь керосина.
— Строго у вас тут, — одобрил Щавель.
— Наш солнечноликий сам не свой до огнестрельного оружия, — съязвил Лузга. — Спит и видит захват кремля вооружёнными соратниками. Да ты сам знаешь, как оно бывает. Собрались молодцы на Софийской стороне, подвезли телегу стволов, построились и вперёд, прокладывать в царство свободы дорогу.
— Ты об сём только со мной треплешься или со всеми подряд? — спросил Щавель.
— Одичал ты в своей деревне, — зыркнул на него Лузга. — Здесь столица, и речи здесь столичные, окстись!
— Что, неужели светлейшему не доносят?
— Наушничают, козлы, — не стал отрицать Лузга.
— Смотри. Познакомишься с чёрными врачами.
Лузга гмыкнул и торопливо пригладил с боков ирокез.
— Щас тебе ружейку покажу, — увлёк он Щавеля в проём.
В большой комнате за длинным столом копошились бабы в комбинезонах и косынках, сноровисто протирая ветошью детали. Ближайшая к вошедшим некрасивая грудастая девка закончила собирать облезлый добела АК-74. Нажала на спусковой крючок, кинула вверх флажок предохранителя, отложила почищенный калаш в сторону.
— Бабы? — не поверил глазам Щавель.
— Как в Орде! — похвастался Лузга. — Они усерд нее мужиков на тупой работе. Стволы начищают на совесть. В каждую щель залезут, никакой тебе халтуры. Молодец, Наталья! — похлопал он по заду некрасивую девку и деловито увлёк спутника в дальний край комнаты, где помещался зарешёченный проход.
— Неплохо устроился, гарем по месту работы организовал, — отдал должное Щавель. — Сам придумал?
— Ну, а кому ещё дотукомкать? — оскалился Лузга. — Чай, в Белорецке никто больше не обучался.
— Чего ж тогда плачешь, раз наука из Орды на пользу пошла?
— Я давно не плачу, я радуюсь, — Лузга оскалил зубы ещё пуще, сдвинул губы, посуровел.
Он стукнул кулаком в решётку:
— Отпирай, Степан!
Пожилой усатый страж выполз из полутьмы. На боку у него Щавель с изумлением узрел оттопыренную кожуру. Впервые за много лет он видел вооружённого короткостволом человека.
Внутренний стражник оказался не в пример покладистее наружного. Должно быть, справедливо полагал, что, если через внешний пост пропустили, значит лицо доверенное. Он вставил ключ в замок, провернул дважды, распахнул решётку. Гладкое движение хорошо смазанных металлических частей ласкало слух.
Лузга ступил за порог, потянулся направо к полкам. Достал фонарь с клеймом в виде мифической
