невежестве и смотрит на мир только через призму своего собственного опыта.
– Сколько лет уже никто не заказывал забористого португальского вина? – спросил Виржилио, подмигивая Франсиско, к вящему неудовольствию Полидоро. – Принесите-ка нам лучшего вина из вашего затянутого паутиной погреба, причем благородного: ведь сегодня праздник, хотя Полидоро и позабыл, что пригласил меня.
Такое нахальство поразило Полидоро: учитель не имел обыкновения злоупотреблять дружбой. Однако упрекать его Полидоро не стал, напротив, подтвердил заказ запыленной бутылки с красочной этикеткой. В общем, злополучный понедельник, день, начавшийся завываниями ветра, похоже, забрал их в свое лоно. Надо поостеречься.
Франсиско не трогался с места: боялся, что не узнает секрета, который Виржилио приберегал для фазендейро. Овладей он им – на неделю станет королем, это возместит и скудные чаевые, и скромное жалованье, не позволяющие ему даже отштукатурить дом, который после смерти матери того и гляди развалится. Не говоря уже о том, что в последние годы ничто не волновало сердце жителей Триндаде: с приходом телесериалов все успокоились тем, что забыли о канве своей собственной жизни, по которой раньше вышивали нитками всех цветов, от розового до зеленого, и такая мешанина не оскорбляла ничьих эстетических чувств.
Ни один человек в Триндаде не был способен теперь на сумасбродные поступки. Подобное можно было увидеть только в кино или по телевидению. Сама политика, раньше представлявшая собой дело общественности, потеряла романтический ореол, после того как столицу страны заняли военные[10]. Болтали, что в некоторых штатах применяют жестокие пытки против студентов и коммунистов. Никто, однако, не верил этой злобной клевете на президента Медичи, самого симпатичного генерала революции, его имя оказалось навеки связанным с победой бразильской футбольной команды в Мехико, в результате которой они стали троекратными чемпионами мира.
Дома Франсиско страдал от одиночества, которое убивал, таскаясь из последних сил по городу и собирая сплетни. В своем призвании он не раскаивался, так как считал необходимым обращать внимание на человеческие поступки и оценивать их значимость. Вообще-то он предпочитал труднообъяснимые подлые поступки – тут уж не было причин соблюдать молчание и навсегда запереть тайну в несгораемый шкаф. Будучи по природе общественными, человеческие поступки заслуживали того, чтобы стать достоянием общества, в недрах которого, кстати, они и зародились.
– А вино, Франсиско? Разве вы не слышали, что сказал Полидоро? – И Виржилио, подражая фазендейро, сдвинул брови к переносице.
Полидоро сидел, выпрямившись на стуле, и не хотел говорить первым. Значит, Виржилио должен был взять инициативу на себя. Он знаток всяких хитросплетений истории, вот пусть и прольет свет на то, что таит в себе темное болото человеческой души.
Виржилио полистал книгу, которую принес с собой. Передавая запечатанный конверт Полидоро, вздохнул с облегчением.
– Письмо пришло на мой адрес, но предназначено оно вам.
Виржилио с таким волнением смотрел на Полидоро, что тот испугался, как бы письмо не взорвалось в его руках. В груди заныло от прилива крови. Он заподозрил, что письмо это написано в год открытия Бразилии, пережило века, чтобы теперь рассыпаться в прах у него на глазах.
Осмотрел конверт, разыгрывая равнодушие. И вдруг заметил непорядок.
– Почему он запачкан жиром?
От такой неблагодарности Виржилио содрогнулся. Мало того, что Полидоро не благодарит его за такую услугу, он еще питает какие-то грязные подозрения.
– Да почем мне знать, откуда это пятно! Почтальоны такие неряхи. Когда перекусывают, вытирают руки о письма, – осторожно сказал Виржилио.
Полидоро он не убедил.
– Это свежее пятно. – И фазендейро бесцеремонно понюхал конверт. – Да и пахнет жареной курицей.
Виржилио был поражен такой проницательностью. На самом-то деле, когда почтальон постучался, чтобы вручить письмо, Виржилио обгладывал куриную ножку, а перед этим подчистил тарелку корочкой хлеба, но пойти в ванную помыть руки было некогда, и он взял письмо двумя пальцами, чтобы не засалить его целиком. Нет смысла сочинять небылицы, Полидоро все равно выведет его на чистую воду без всякой жалости.
Их разговор прервал Франсиско, который принес вино. Почувствовав себя в безопасности, Виржилио подождал, пока вино не согреет их сердца: с каждым глотком красного зло будет улетучиваться.
Вытаскивая пробку, Франсиско склонился над бутылкой. Сказывалась усталость после стольких лет работы в этой должности.
– Однажды вы проглотите эту зубочистку. В эпитафии будет сказано, что, дескать, умер, подавившись зубочисткой; вроде вампира, которого можно убить, лишь загнав кол ему в сердце, – раздраженно произнес Полидоро.
Франсиско в любой обстановке старался сохранить хорошие манеры, завидуя постояльцам, которые, покидая «Палас», оставляли память об утонченном воспитании.
– С таким вином надо обращаться торжественно, – мягко сказал он.
– Побыстрей, у нас не целый день впереди, чтобы прикончить эту бутылку, – заметил Полидоро.
Вспомнив, что и сам он был жертвой грубого нажима, Виржилио вмешался:
– Времени у нас с избытком. Какая разница, живем мы во втором веке или в двадцатом? О том и о другом мы знаем только по книгам, а в пределах одного века время и вовсе не имеет значения.
Франсиско налил вина в хрустальные бокалы.
– Это последний хрусталь, Как хороши эти бокалы! – Виржилио посмотрел на молчавшего фазендейро. – Какие новости из столицы?
