закончил свою мысль Балиньо.
Данило, уже собравшийся покинуть гостиную, задержался. Ему хотелось есть, и он, как всегда, направлялся в таверну на углу, где по распоряжению Полидоро с него не брали денег.
– Этот мальчик ничего не понимает в жизни, – заметил он.
Каэтана, занятая ногтями, молча слушала их противоречивые высказывания.
Данило не выдержал. Грустный тон возвышал его, заставлял забыть о сильно потертой одежде.
– Жизнь пожирает только одну вещь – время, быстро мелькающую череду дней. Какая разница, запремся мы в четырех стенах или выйдем на свет Божий? Так или иначе нам суждено стареть.
В знак гордой независимости Данило отказался от кружки пива, которую принес для него Балиньо.
Каэтана, внешне безразличная к спору, села в глубокое кресло. Эти враждующие стороны составляли ее семью. С одной стороны – Балиньо, создававший пелену перед ее глазами. С другой – Данило, князь в лохмотьях, в котором дядюшка Веспасиано видел мрачную душу.
– Я знаю только, что искусство – это колдовство в устах певца или актрисы, – сказала наконец Каэтана.
Она посмотрела на одну из развешанных на стене фотографий Каллас, наклеенную Балиньо на лакированную дощечку в знак особого почитания. Для Каэтаны гречанка была колдуньей. Единственной сохранившейся со средних веков, которую ни церкви, ни обывателям-толстосумам не удалось сжечь на костре посреди городской площади. Но если бы ей довелось жить в Триндаде, в пределах досягаемости Додо, ее ждала бы мученическая смерть: Бразилия не доросла до того, чтобы восхищаться искусством этой певицы.
– Иногда я думаю, что, когда Каллас перестанет петь, мне лучше всего замуровать себя в стенах монастыря.
Каэтана не раз слышала, что ценность всякой машины определяется непосредственно приносимой ею пользой и ее способностью сокращать усилия человеческого разума. Каэтана, однако, не углублялась в дебри логики, а просто мечтала о том, что жители Триндаде выразят ей одобрение, равносильное славе.
Стена, у которой стоял комод, была увешана фотографиями Каллас. Перед этими фотографиями Каэтана как бы собирала воедино все крушения надежд и один за другим распускала клубки любовных страстей, которых жаждало ее женское сердце.
Данило вышел, и Балиньо закрыл за ним дверь. Оставаясь с Каэтаной наедине, он всегда упрямо старался рассеять сгущавшиеся над ней черные тучи. Особенно когда актриса, привыкшая обрывать на полуслове чужие фразы, и от него требовала краткости: чувства можно урезать наполовину, и никто из окружающих этого не заметит.
Когда Каэтана гневалась, три родинки на ее шее заметно темнели. Три яркие точки созвездия, которое простиралось, возможно, до низа живота. Балиньо заметил, с каким волнением смотрел Полидоро на эти отметинки в вырезе темного пеньюара Каэтаны. Вовлеченный в сферу желания, Балиньо надеялся поменяться местами с Полидоро и представлял поцелуи, которые фазендейро наверняка не раз запечатлел на этих загадочных коричневых пятнышках.
Снова умилившись преданности Балиньо, Каэтана забыла о совершенствах греческой певицы.
– Настанет день, и ты меня похоронишь где-нибудь в Бразилии, если только раньше не сбежишь под влиянием опустошительной страсти. В этом случае я тебя прощу. Непристойно лишать человека некоторых ощущений. Лучше открыть шлюзы и дать выход проклятой любви, чем боготворить грязь на подметках возлюбленного.
Чувства Каэтаны колебались с большой амплитудой. Поочередно воспламеняли или замораживали гостиную, и это был знак того, что надо оставить ее одну. Балиньо пошел к двери, но Каэтана остановила его.
– Знаешь, чего я хочу на моих похоронах? Пусть кто-нибудь скажет, что я не заслужила смерти. Что будет со спектаклем без актрисы? Как требовать обратно деньги за билет, когда спектакль еще не окончен?
Став на колено рядом с радиолой, Балиньо, чтобы развлечь актрису, поставил простую арию из «Богемы».
– В отличие от Мими у меня руки никогда не мерзнут. – Каэтана ласково погладила себя по руке. – Только сердце стынет.
За дверью послышался шум: кто-то хотел нарушить чуть ли не супружеское согласие между Каэтаной и Балиньо.
– Если это Полидоро, пусть войдет.
Каэтана быстро уменьшила вырез декольте брошью с фальшивыми бриллиантами, которая казалась неуместной в ансамбле.
Фазендейро с нарочитой медлительностью поцеловал ей руку, почувствовав словно бы пьянящий восточный аромат. Но как вести себя дальше – не знал.
Каэтана отняла руку, будившую нечистые помыслы. Инстинктивно заперла свое тело в воображаемый сундук, лишив Полидоро ощущений, которых он домогался. Актрису отталкивал его масленый взгляд. Не станет она участницей вакханалии под влиянием обрывочных воспоминаний. С каждым посещением Полидоро все меньше боялся вскрыть вены своей любви, в которых текла проклятая черная и липкая слюна.
Прежде чем Полидоро попытался сделать еще один шаг к краю бездны, Каэтана заговорила. Ее театральные жесты стали на сантиметр-другой поразмашистей.
– Сегодня я хотела сказать тебе, что один вечер успеха возмещает провал целой жизни.
После такого признания горячее дыхание, вырывавшееся из раздутых ноздрей, опаляло землю и слегка покрасневшую кожу Каэтаны. Черный пеньюар, несмотря на залоснившийся воротник, демонстрировал роскошь, напоминая идеограмму о драконе в объятиях странной медузы. Когда Каэтана покупала пеньюар в
