— Давай обсудим интересующую нас тему в другой раз! — крикнул я Адриану и, не дожидаясь его ответа, пустился наутек.
Последнее, что я запомнил, было озадаченное выражение его мордочки и круглые от ужаса глаза. Скорее всего он и не собирался ничего отвечать мне. Мой юный друг тоже бросился бежать, но в противоположном направлении. Мы с ним вовремя расстались, потому что в следующий момент в стекло ударилась еще одна игла.
Чтобы спастись, мне необходимо было забежать за угол, кубарем скатиться по лестнице и раствориться в воздухе. Я изготовился к прыжку, чувствуя, как в голове роятся вопросы. Что это за человек в лыжном костюме и очках и зачем он хочет усыпить нас с Адрианом? Или может быть, иглы отравлены смертельным ядом? Впрочем, вряд ли. Если бы этот парень хотел убить нас, он взял бы не духовое, а охотничье ружье с оптическим прицелом. Нет, лыжник хотел захватить нас живьем. Мы были зачем-то нужны ему целыми и невредимыми. Но зачем? Этого я не знал. Ясно лишь одно: лыжник не хотел, чтобы его узнали Агата и доктор Громыко. Именно потому он так тщательно замаскировался. Из-за нас он не стал бы наряжаться в комбинезон и большие очки, скрывающие пол-лица. Но каким образом все это могло быть связано с нашим собратом, повешенным на кране фонтана, и возмутительными событиями этого вечера?
Заскочив за угол, я наконец почувствовал себя в безопасности, но я ошибался. В миллиметре от моей головы прожужжала стрела и впилась в стену. Я понял, что лыжник явился сюда не один. Их было по крайней мере двое.
Краем глаза я заметил второго лыжника. Он тоже был одет в маскировочный костюм и огромные очки и прятался за другим деревом пирамидальной формы. Как и первый, он умел очень быстро перезаряжать свое ружье. И через мгновение вторая стрела пролетела мимо моего уха. Я невольно подумал об Адриане. Смог ли тот добраться до безопасного места? Похоже, эти парни взяли под прицел весь дом.
Увидев следующий выступ стены, я подумал, что смогу спастись, укрывшись за ним, и бросился туда. Лапы скользили по запорошенному снегом деревянному настилу. Завернув за угол, я увидел наружную лестницу и со всех ног устремился к ней. Но мои надежды обрести спасение оказались тщетными. Я вдруг почувствовал, как в мою задницу впилась острая игла, и понял, что третьему лыжнику удалось попасть в меня из духового ружья. Я видел, как он появился из-за куста и стал наблюдать за моей реакцией. Сначала я ничего не ощутил и попытался дотянуться зубами до иглы, чтобы вытащить ее из тела. Однако как оказалось, я уже не совсем владел своими членами и начал вращаться по кругу на одном месте. Затем я почувствовал головокружение, страшная усталость навалилась на меня, через мгновение она сменилась удивительной легкостью во всем теле, а потом меня охватило безразличие ко всему происходящему. Чуть пошатываясь, я двинулся по направлению к наружной лестнице. Я, словно Будда, находился в возвышенном состоянии и все земное казалось мне далеким и чуждым. Оказавшись на краю лестницы, я поскользнулся, потерял равновесие и скатился вниз по ступенькам.
Прежде чем потерять сознание, я увидел еще одного лыжника с черным мешком. «Плохи мои дела», — подумал я, пребывая в состоянии, похожем на пьяный угар. Хорошо помню, что при этом меня очень огорчало то обстоятельство, что я пропустил ужин, приготовленный мне Густавом. А затем я провалился в спасительную темноту…
ГЛАВА 4
Мрак не хотел отступать. В моем сознании его прочерчивали ослепительные молнии, похожие на артерии прозрачной сущности. Порой я видел сгустки яркого света, которые вдруг распадались, словно просеянные через призмы, на радужные светящиеся полосы и исчезали. И мое сознание снова тонуло во мраке.
А потом внезапно ударил свет, словно произошел взрыв, и все осветилось вплоть до горизонта. Я почувствовал резь в глазах. Боль постепенно ослабевала, и я увидел, как падает густой снег на что-то белое, светящееся и бесформенное. Но самым страшным в этой картине были белые горящие глаза, смотревшие на меня в упор. Я сразу же узнал их. То были глаза того призрака, которого я видел в саду. Теперь, по-видимому, мне придется познакомиться с этим страшным существом.
Горящие глаза со светло-голубыми прозрачными радужками приблизились ко мне. И постепенно из ослепительной белизны проступили очертания лица, а потом и всей фигуры. Передо мной стоял привлекательный мужчина в превосходном костюме.
Он был похож на немолодого манекенщика, лицо которого с поседевшими висками уже не встретишь на обложках модных журналов, но которого все еще держат из милости в торговой фирме одежды и снимают как модель для рассылочных каталогов товаров. Такие парни не старятся, а становятся только более зрелыми и выдержанными, как хорошее вино. Его загорелое мужественное лицо было покрыто сетью мелких морщинок. Но наиболее интересны были глаза — светлые, прозрачные, как будто светящиеся изнутри.
Конечно, я знал, что это только сон, потому что пожилые манекенщики не бродят под снегопадом среди арктических сугробов в шикарных костюмах и безупречно завязанных галстуках. И еще я знал, что в образах, явившихся мне в сновидениях, воплощаются мои собственные страхи и тревоги.
Лицо манекенщика выражало беспредельную печаль. Этот красивый мужчина был лишен радости жизни. И хотя он улыбался мне, то была всего лишь улыбка вежливости, проникнутая печалью.
— Ну вот мы снова и свиделись, Френсис, — промолвил грустный пожилой манекенщик. — Теперь мы будем видеться все чаще и чаще, друг мой, можешь не сомневаться. Ведь ты — ключ к решению всех проблем. Ты — мое спасение, а вернее, наше общее спасение.
Присев на корточки, он погладил меня по голове. Я вопросительно взглянул на него. Вблизи он показался мне еще более пожилым. У незнакомца были совершенно седые кустистые брови, виски тоже сильно серебрились. Глубокие морщины бороздили кожу. Теперь я видел, что этот манекенщик стремительно стареет.
— Тебя беспокоит твой возраст и то, что ты быстро стареешь, Френсис, не так ли? — грустно спросил он. — Никто не понимает тебя лучше, чем я. Самое страшное то, что в старости чувствуешь себя в душе все еще молодым. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — ответил я и процитировал своего любимого Шопенгауэра: — «В старости в душе чувствуешь себя все таким же, каким был в молодости, и даже каким был в детстве».
— Совершенно правильно. И чтобы понять, как коротка жизнь, надо жить долго, до глубокой старости.
Мужчина поднялся, и его глаза снова отдалились от меня, скрывшись за пеленой снега. Я заметил, что у него опущенные покатые плечи, похожие на оплывшую свечу. На голове были хорошо видны залысины. Кожа покрыта пигментными пятнами, как у старика, а морщины делали лицо похожим на кусок пластилина, который долго мял в руках ребенок. Теперь было явственно видно, что он не годился даже для рекламы подгузников для стариков, страдающих недержанием мочи. Незнакомец на моих глазах превратился в дряхлого старика. Только глаза на его лице оставались такими же юными, как и прежде, и казались чужеродным элементом.
— Жизнь оставляет после себя всего лишь несколько хороших воспоминаний о паре часов или даже минут счастья, дорогой Френсис. Но что делать, если старость длится всего лишь несколько мгновений и у тебя нет времени собрать воедино счастливые моменты жизни? Что делать, если твое тело стареет с дьявольской скоростью и жизнь проносится перед твоим мысленным взором так быстро, что ты не можешь сосредоточиться на ее эпизодах? О чем тебе говорит термин «преждевременное старение», Френсис? Разве это жизнь? Что за жестокие боги придумали и создали ее! Вот посмотри…
И он, словно конферансье в варьете, сделал приглашающий жест и как будто раздвинул рукой снежный занавес. Я увидел огромную ледяную пещеру, горящую голубоватым огнем. На сводах ее мерцали звезды. Внизу на ледяных глыбах сидели удивительно красивые мужчины и женщины. Их нагие тела походили на скульптуры, изваянные рукой мастера. Все они были тщательно причесаны. Я не сомневался, что все эти люди заняты в модельном бизнесе. Здесь не хватало только Гельмута Ньютона с его камерой. Но
