прославляя своего государя. Торжество закончилось в церкви бернардинцев, где исполнено было великолепное Те Deum. Впрочем, все это было только прелюдией. Еще более восторженный прием оказан был Сигизмунду в Варшаве. Кульминационным моментом здешних оваций было представление королю пленного Василия Шуйского и его двух братьев. В трогательной речи Жолкевский вверял несчастного русского царя милосердию Сигизмунда. Со своей стороны, король выразил радость по тому поводу, что его пленники попали в руки христианина, а не какого-нибудь варвара. Конечно, это было слабым утешением для Василия Шуйского. Ведь этот человек видел, как рушилось все его дело. Сам он служил трофеем для победителя. В лице своего бывшего царя Россия униженно склонялась перед торжествующей Польшей.
Все это происходило 19 октября 1611 года на глазах сейма, который заседал в Варшаве уже с 27 сентября. Высокому собранию предстояло высказаться о русских делах. От него же зависел вопрос и о новых налогах. Понятно, что Сигизмунд уже давно и усердно старался подготовить для себя с этой стороны благоприятную почву. Обращаясь к сеймикам, он стремился представить свои планы в самом заманчивом свете. Подчеркивая свои успехи, он внушал депутатам мысль, что достигнутые им результаты являются залогом окончательного и полного покорения России. Тут же Сигизмунд оговаривался, что завоеванное им государство отнюдь не должно явиться личной собственностью его самого или королевича Владислава. Все, что будет приобретено, сделается достоянием Речи Посполитой. Конечно, от Польши потребуются известные жертвы, зато выгоды ее будут неисчислимы.[37]
Слова короля произвели свое действие. Общественное мнение склонилось в его пользу. Этот поворот сказался и в вотуме сената. В 1605 году в ушах у сенаторов еще звучала громовая речь Замойского. Вот почему большинство сановников высказалось тогда против войны с Москвой. 8 октября 1611 года все 23 сенатора, с Мнишеком в том числе, единодушно выразили свое одобрение действиями Сигизмунда. После всяческих восхвалений своего государя сановники решили, что impesa di Moscovia (выражение нунция) необходимо продолжать во что бы то ни стало. Разумеется, об этой кампании нужно сообщить другим христианским государствам, и особенно Его Святейшеству. Для успешного же ведения дела надобно собрать возможно большие суммы налогов, уплатить войску задерживаемое жалованье и позаботиться об изыскании средств на будущее время.
Некоторые из сенаторов пошли в своем рвении еще дальше. Они напомнили собранию, что король истратил на ведение войны миллион сто тысяч из собственных средств (эту цифру сообщает нунций); разумеется, государство должно вернуть Сигизмунду эту сумму. Это был весьма щекотливый вопрос. Он имел серьезное принципиальное значение. Разве сам король не превысил своей власти, когда объявил войну без согласия сейма? Не лучше ли было предупредить на будущее время подобные злоупотребления, установив новые нормы конституционного права для Польши? Ригористы сената стояли именно на такой точке зрения. Однако среди их коллег нашлись более миролюбивые люди: они не хотели никаких нововведений и всецело оправдывали образ действий короля. При этом они ссылались на данную королем клятву — вернуть Польше захваченные у нее области; помимо того, приведено было «много других серьезных доводов в пользу короля», как несколько неопределенно выражается нунций. Во всяком случае, большинство депутатов были вполне на стороне короля и его политики. Блестящим доказательством этого явилась речь великого канцлера и сами результаты голосования. Обращаясь к делегатам сеймиков, епископ Лаврентий Гембицкий убеждал их последовать примеру сенаторов. Пусть они единодушно поддержат идею войны с Москвой. Пусть, таким образом, исполняются неисповедимые предначертания Промысла. Может быть, плодом всего этого дела явится создание великой сарматской державы: во главе ее станет один государь; господствовать в ней будет единая, святая католическая вера. Однако эти громкие слова смогли убедить слушателей лишь наполовину. Сейм одобрил войну с Москвой; что касается субсидий, то они были вотированы в очень скромных размерах. Притом же известная часть этих сумм должна была пойти королю, в погашение понесенных им расходов. Тем не менее impesa продолжалась.[38]
Свою кампанию против России Сигизмунд вел с двух сторон. Не слагая оружия, он действовал и путем дипломатии. Военные операции не мешали ему сноситься с польской партией московских бояр. Впрочем, здесь шансы короля на успех были невелики. Камнем преткновения для обеих сторон являлось избрание Владислава. Как мы знаем, москвичи уже успели дать ему присягу; теперь они требовали его прибытия в столицу. Однако Сигизмунд не хотел отпускать сына. Король твердо решил сам стать на место Владислава, хотя бы лишь на первых порах, и таким образом временно захватить власть в свои руки. Еще менее спешил Сигизмунд высказаться определенно относительно условий, поставленных Москвой вновь избранному царю. Король запросил по этому поводу папу в самый последний момент. Ответ римского первосвященника представляет большой интерес. Он бросает яркий свет на всю политику курии.
Уклоняясь от прямых решений, король вел опасную игру. В этом его скоро убедили события. После отъезда Жолкевского, на Святой, в апреле 1611 года в Москве разыгрались кровавые сцены. Москвичам надоели поляки: они хотели сами быть хозяевами у себя дома и желали отделаться от постылых гостей. Поляки подметили это настроение. Очевидно, они были не так беспечны, как Названый Дмитрий. При первых признаках мятежа они вышли из Кремля, зажгли город и начали избивать и грабить население. Затем они вернулись в крепость и заперлись там с богатейшей добычей и большим запасом всего, что нужно для пропитания. После этого польский гарнизон оказался как бы во вражеской стране. С минуты на минуту ему приходилось ждать расплаты. Между тем волновалась не одна Москва. Во всей России начиналось грозное национальное брожение. Центром его являлась Троицкая лавра. Недаром сумела она отразить победоносно приступы Сапеги и Лисовского и выдержать продолжительную и страшную осаду. Пламенные послания расходились из монастыря во все стороны: повсюду, не исключая самых глухих углов, зажигали они огонь патриотического воодушевления. Лавра призывала всех добрых людей взяться за оружие и изгнать иноземцев. Пора положить конец смуте; время прийти на помощь измученной родине. Эти слова находили живой отклик в сердцах. Их обаяние еще крепло благодаря обращению к религиозному чувству народа, встревоженного слухом об избрании католика на московский престол. Казалось, сама земля родит несметные рати защитников родины. Все наперерыв спешили пожертвовать собой для блага отчизны. Эти грозные силы стягивались вокруг Минина и Пожарского. В Варшаве поляки торжествовали свою эфемерную победу. Между тем около Москвы собиралась стихийная народная сила. Поддерживая мужество москвичей, она железным кольцом охватывала поляков, засевших в Кремле.
Национальное движение принимало угрожающие размеры. Однако Сигизмунд не беспокоился. Ему все еще казалось, что справиться с народом для него не представит никакого труда. В конце концов, впрочем, король убедился, что имя Владислава звучит для русского уха привычнее, нежели Сигизмунд. Решив, что пора избраннику явиться к своим избирателям, польский король приказал гетману литовскому, Ходкевичу, подойти к Москве: в конце 1612 года он уже совсем было собрался сам отвезти туда сына. Насколько далек был король от понимания серьезности положения, свидетельствует то, что, отправляясь в Москву, он вместо армии взял с собой небольшой отряд. Эту охрану король содержал на свой собственный счет. По прибытии Сигизмунда в Вязьму, он получил весьма неприятные вести: истомленные усталостью, голодом и лишениями всякого рода поляки, засевшие в Кремле, сдались. Столица вместе с крепостью была теперь в руках русских. Таким образом, поставить народное ополчение между двух огней было уже немыслимо. Мало того, приходилось отказаться от всяких отношений с московскими единомышленниками.
И что же? С упорством, которое всегда характеризовало Сигизмунда, он неуклонно шел вперед. Так он достиг Волоколамска. Здесь, наконец, король прозрел. Прибытие Владислава совсем не напоминало собой победоносного вступления государя в свои владения. Какая разница с триумфальным шествием Дмитрия! Вместо того чтобы встречать своего царя, народ запирался в города; а эти города преграждали полякам дальнейший путь к Москве. Сигизмунд послал в столицу своих агентов. Их без дальних слов выпроводили оттуда. Очевидно, договариваться было не с кем: бояре, сторонники Владислава, куда-то исчезли… Таким образом, Сигизмунд стоял перед враждебной ему столицей; при нем была самая жалкая охрана; тут же находился новый царь, отвергаемый своими подданными. Начинались холода; припасы войска истощались. Король понял, что он — на краю пропасти. Он измерил взором ее глубину и, наконец, решился. Ясно было, что нужно немедленно вернуться в Польшу вместе с Владиславом. Намеченные планы приходилось пока оставить: к ним Сигизмунд надеялся возвратиться при иных, более благоприятных обстоятельствах.
Отступление Сигизмунда спасло Россию от гибели. Среди ужасной смуты, несмотря на жестокую борьбу партий и отчаянное соперничество личных страстей, русский народ избрал себе государя и тем
