Конечно, очевидное очевидно: нас тоже интересовала не музыка, а средство коммуникации. Способ сбивания в стаи и расчёта на «свой — чужой». Но был же пафос! Пафос был! Сначала «Yeah-yeah», потом «No, no, no»… А у этих — какие лозунги? Вот вопрос.
В нулевые годы я провёл в разных «молодёжных редакциях» больше пяти лет, но так и не выяснил, что собою представляет нынешняя молодёжь. Они ни против чего не протестуют. А если ты не протестуешь, то как же тогда живёшь?
Не менее интересно было бы понять, как и посредством чего живу я сам.
На днях (исключительно редкий случай) прослушал от начала и до конца новый альбом группы «Аквариум». (Она, оказывается, ещё есть.) Про какого-то там Узбека, про какой-то Архангельск… Ни-че-го не запомнил. Ни одного слова, ни одной ноты. Чувство такое: ну вот не помер человек, но и не поумнел (а если поумнел, то где-то сильно внутри себя) и лабает, никому не нужный, что-то там по инерции.
То ли дело раньше — музыка серебряных спиц! Чай на полночных кухнях! Держали камни в ладонях! А теперь?.. Ну, чай. Ну, камни. Ну, какая-то музыка. Зачем?
Про Узбека неинтересно (пустое), про Путина неинтересно (не сшит он ещё, мой пикейный жилет), про культуру — ну, наверное, было бы интересно в принципе, но где она сегодня, эта культура? Там же, где беготня по лесу с эльфийским деревянным мечом… Единственное, что меня серьёзно заботит — это семья и быт. Даже из друзей предпочитаю таких, с которыми можно говорить о детских болезнях. Собственно, мы с моей невыясненной молодёжью очень похожи. Только у неё айфоны вместо детей.
Интересно, это только у меня или у всех так?
Вот я читаю «Русский журнал». И чувство (снова чувство, ах ты) такое, что его пишут усталые люди. Тужат свой орган спекулятивного мышления, придумывают темы, откликаются на события — но это не нужно, не важно им. Работают по привычке. Настоящих буйных мало! Где зверская голодная молодёжь?.. А и возьми молодёжь — точно так же будут бубнить, только больше ошибать пунктуационных ошибок.
А у вас, коллеги (спросил тамбовский волк у товарищей), нет ли такого чувства?
Вот вам — отчего интересно жить?
Отдам родину в хорошие руки
— Русские в космос полетели!
— Как? Неужели все?..
Из Рашки, как известно, надо валить.
Или не валить.
И то, и другое ко многому обязывает.
Скажи мне, собираешься ли ты валить из Рашки, и я скажу, кто ты.
К череде проклятых русских вопросов («Кто виноват?» — Герцен, 1846-й год; «Что делать?» — Чернышевский, 1863; «Что с нами происходит?» — Шукшин, 1974) добавился ещё один — валить или не валить из Рашки (автор неизвестен, наши дни).
Формулировка, конечно, грубая. Какой-нибудь великий писатель, кабы он у нас сейчас был, назвал бы это как-нибудь по-другому. В отсутствие Писателя сделать это пришлось правительству. Вопросительный знак оно где-то посеяло, и вместо проклятого вопроса получился проклятый ответ: «Россия должна войти в Европу».
То есть — валить. Причём всем вместе. Альзо шпрах Заратустра (так говорит Правительство).
Чтобы купить что-нибудь ненужное, надо сперва продать что-нибудь ненужное. Чтобы войти в Европу, нужно сначала немножечко перестать быть Россией. Чтобы сделать в квартире евроремонт, нужно из неё съехать, чтобы не мешать работе нанятых для этого гастарбайтеров.
Вот смысл «процессов», которые мы наблюдаем вокруг себя. Можно валить по-дикому, торопливо переводя доставшиеся тебе кусочки родины в ценные бумаги и футбольные команды, а можно не спеша, солидно спуститься с пригорка со всем имуществом и людишками. Разве плохо? Русские своих не бросают. По-моему, так.
Уверен, что, если бы наше правительство было сферическим, да к тому же в вакууме, всё именно так бы и получилось. Но в хаотических процессах (а жизнь — процесс хаотический) слишком много начальных условий; из-за этого уравнение становится практически нерешаемым. Некоторым стало казаться, что в Европу надо входить не со всеми активами, вернее, надо отделить их от пассивов. Скажем, природные ресурсы — от климата. Или дурных людей от хороших. С хорошими, понятно, входить. А дурных…
Ну, не знаю. Что ли, перевоспитывать? Но это уже не вхождение в Европу, а строительство коммунизма какое-то получается…
И верно — вхождение в Европу (можно по-другому сказать: в Модернизацию, в Достойную Жизнь) похоже на строительство коммунизма. И то, и другое затевалось ради людей, и тому, и другому мешают, прежде всего, люди, — те самые, ради которых всё затевалось. (Только у строительства коммунизма был противоположный вектор: там нужно было не куда-то войти, а наоборот, принять в Россию остальной мир.)
Мы стоим перед беспощадным фактом: население мешает мерам, направленным на улучшение условий обитания населения. Страна, чтобы ею можно было эффективно управлять, должна быть без населения. (Гастарбайтеры не считаются.) Вы любите свою страну, хотите, чтобы жизнь в ней стала лучше? Ну, так уйдите… Начните евроремонт с себя. Как положено.
Без прогресса плохо жить в современном мире, а прогресс требует жертв. Чьих?
Есть в науке о живой природе такое понятие — биоценоз. Это есть система, связывающая определенные виды питающих друг друга бактерий, растений, насекомых и животных. Скажем, определенный жучок ест хвою сосны определенного вида, определенный вид птиц питается только этими жучками, а необходимые им всем сосны растут только в определенной почве, удобряемой пометом этих определенных птиц. Такие виды, нуждающиеся в постоянстве окружения, называются ценофилами.
Наука о человеке — частный случай науки о природе; общество подобно биоценозу: преступник дает работу адвокату, адвокат пользуется кредитом в банке, банкир создает условия социального неравенства и обеспечивает работой преступника.
Однако в природе существуют и ценофобы — такие виды, которые могут существовать лишь поодиночке, в зазорах между ценозами. Например, подорожник растет только на опушке леса или на обочине дороги — в лесной чаще или посреди луга его не встретишь. К ценофобам относятся все растения, которые мы привыкли называть сорняками. Сорняки разрастаются там, где нарушена система ценоза. Например, перепахан луг. Или произошла революция.
Парадокс в том, что общество — это ценоз, а его история — это история ценофобов. У ценофилов не бывает истории.
Дело в том, что в ценозах преобладают механизмы регуляции и ограничения. Шаг в сторону — побег — крах всему. Зато у ценофобов преобладают механизмы приспособления. Приспособление — двигатель эволюции. Ценофилы не эволюционируют. Эволюционируют ценофобы.
Ценофобами были млекопитающие, вытеснившие рептилий, а также цветковые растения, пришедшие на смену голосеменным. Ценофобами были приматы, жившие на границе степи и леса. И сменившие их здесь же, на этом месте славяне. И сменившие славян московиты.
На языке социологии ценофобы именуются маргиналами. Маргинал — это тот, «кто вот в Японии Катулл, а в Риме чистый Хокусай был бы», человек ни здесь, ни там, пытающийся приспособиться к изменившимся условиям обитания. Его знание как жить, в изменившихся условиях не работает, поэтому маргиналы не придерживаются никаких традиций и заводят промеж себя дичайшие новаторские обычаи, вроде поклоненья какашкам (см. об этом подробнее роман Михаила Елизарова «Pasternak», вторая или третья, не помню, часть). В течении XX века русские были маргинализированы дважды — в 17-м и 91-м годах.
Да и вся Россия, разумеется, страна-маргинал. В Азии Катулл, в Европе чистый Хокусай. У всех
