находились так близко друг к другу, что лежали в чужих рвоте и испражнениях. Стоны и вонь были такими сильными, что Мэри уже собиралась уходить, как вдруг увидела Уилла. Он был единственным, кто не лежал.
Уилл превратился почти в скелет и сидел, съежившись, в углу. На нем не было ничего, кроме бриджей. Его светлые волосы и борода свалялись от грязи, когда-то голубые глаза выцвели, и вокруг них появились красные крути от лихорадки. Ему исполнилось двадцать девять лет, но выглядел он древним стариком.
Мэри говорила себе, что будет смеяться, если увидит, как он умрет, и ускорит его конец, коря его за то, что он сделал с ней. И все же, глядя на него, она спрашивала себя: почему же она не чувствует удовлетворения при виде его мучений?
Ей вдруг вспомнилось, как он отнес ее к морю, чтобы помыть, когда родился Эммануэль. Он был таким нежным и любящим с ней и помог ей забыть, что она каторжница. В тот день, и во многие другие дни, она чувствовала себя так же, как чувствует себя любая достойная жена и хозяйка дома в Англии.
Мэри слишком легко поверила в то, что в Уилле все плохо. Она позволила себе забыть, что он спас ее от изнасилования, женился на ней, чтобы защищать ее, и что его умение рыбачить и тяжелый труд спасли ее от голодной смерти. Он часто отдавал Шарлотте часть своего ужина, делая вид, что не голоден. Мэри гордилась тем, что была его женой, и, несмотря на утверждения Уилла о том, что он запишется на корабль, идущий в Англию, когда окончится его срок, он этого не сделал.
Мэри вдруг поняла, что должна ухаживать за ним. Может быть, она не сможет полностью простить его, но за все то, что они пережили вместе, он заслуживал милосердия. Мэри решила, что не даст ему умереть как собаке, без единого доброго слова.
Она осторожно пробралась через грязь и человеческие тела в угол, где он сидел.
— Это я, Уилл, — произнесла Мэри мягко, оказавшись рядом с ним.
Мэри испытывала ужас, видя, во что превратился этот большой и сильный человек. Его состояние напомнило ей о том, в каком виде были заключенные со второй флотилии, когда они с Уиллом помогали им высаживаться со «Скарборо».
— Мэри… — сказал он слабо, пытаясь поднять голову. — Это действительно ты?
— Да, это действительно я, Уилл, — ответила она, наклоняясь к нему. — Я пришла, чтобы позаботиться о тебе. Сначала я принесу тебе воды, а потом я найду комнату, которая не будет такой грязной и переполненной.
Он схватил ее за руку.
— Эммануэль! Как он?
Мэри тронуло то, что он в первую очередь подумал об их сыне.
— Он умер вчера, — сказала Мэри резко.
— О нет! — простонал Уилл, крепче сжимая ее руку. — Это я виноват в его смерти.
Часть ее хотела согласиться, облегчить свою собственную боль через злобу, но другая половина ее души почувствовала утешение от того, что она может с кем-то разделить свое горе.
— Нет, — прошептала Мэри. — Виновата жестокость капитана Эдвардса, это вонючее место и отсутствие удачи.
Уилл открыл глаза еще шире, и по его щекам побежали слезы.
— Ты говоришь это после того, как я поступил с тобой?
Мэри не нашла в себе сил ответить на этот вопрос.
— Я принесу воды, — лишь сказала она.
— А Шарлотта, где она? — спросил Уилл, пораженный.
— С ней все в порядке. Я велела ей подождать снаружи, пока повидаюсь с тобой.
— Спасибо Всевышнему за это, — сказал Уилл и перекрестился.
Мэри принесла Уиллу питьевой воды, помогла ему перебраться в более чистую комнату и вымыла его. Ужасно было видеть его когда-то большое, сильное тело таким исхудавшим, и она угрозами заставила одну из монашек дать ему чистую рубашку, чтобы он выглядел хоть немного пристойнее.
Мэри знала, что Уилл умирает: пробыв в этом месте три недели, она научилась распознавать признаки смерти. Но Мэри говорила ему, что он поправится, гладила его по голове, пока он не заснул, а потом выскользнула, чтобы забрать Шарлотту.
Выйдя во двор к колодцу, Мэри на минуту задержалась, вдруг осознав, что это отличный момент для побега, пока о смерти Эммануэля не сообщили и капитан Эдвардс не прислал за ней охрану.
Она могла продать свои новые ботинки, купить немного еды и сбежать в джунгли с Шарлоттой. Мэри подружилась с коренными жителями Купанга и могла то же самое сделать и здесь. Может быть, через несколько месяцев, под фальшивым именем и с правдоподобной историей, она сможет сесть на корабль и выбраться отсюда.
Мэри сделала несколько шагов к Шарлотте, которая сидела на траве и лепила пирожки из грязи на влажной земле вокруг колодца. Девочка была грязной, худой и бледной и двигалась как во сне. Она выглядела совсем по-другому, не так, как в Купанге, и Мэри было больно видеть, что сделал с ней тюремный режим корабля. Это был еще один хороший повод сбежать, пока есть возможность.
— Ты виделась с этим мужчиной? — спросила Шарлотта, подняв голову.
Этот вопрос застал Мэри врасплох. Она велела девочке оставаться снаружи, потому что ей нужно увидеться с одним мужчиной. Если бы Шарлотта знала, кто этот мужчина, она тоже захотела бы его увидеть. Девочка спрашивала, иногда по нескольку раз в день, когда они снова увидят папу.
Уилл всегда обращался с Шарлоттой как с собственной дочерью. Когда родился Эммануэль, он относился к детям совершенно одинаково. Даже когда они ссорились, он никогда не использовал тот факт, что он не является отцом Шарлотты, в качестве оружия. Уилл любил Шарлотту, и это стало очевидно сегодня, поскольку он, даже будучи в таком состоянии, хотел убедиться, что она в безопасности.
И как же могла Мэри бросить своего мужчину и оставить его умирать одного?
Она опустила ведро в воду, наполнила его и вытащила обратно.
— Дай я умою тебя, — сказала Мэри Шарлотте, вытаскивая из кармана тряпку. — Мы идем к папе.
C каждым днем становилось все жарче, и Уилл все больше слабел. Мэри продала свои ботинки, чтобы купить еды, но он всегда съедал только несколько ложек, прежде чем провалиться в сон.
Когда Уилл просыпался, то лежал и смотрел на Мэри точно так же, как это делал Эммануэль. Уиллу было слишком тяжело разговаривать, но он улыбался, когда Мэри рассказывала ему истории о своих старых соседях в Фоуэе, о контрабанде пряжи, которые она слышала от отца, и вспоминала о пристани и о людях, которые там работали.
Каждый день в комнате умирало, по меньшей мере, двое, и их места быстро заполнялись. Когда Уилл спал, Мэри мыла других и давала им пить. Для нее не имело значения, были ли они местными, китайцами или голландцами. У всех было одинаково жалобное выражение глаз, и они уходили в иной мир не одинокими.
Монашки смотрели на Мэри как на сумасшедшую. И все-таки они иногда приносили Шарлотте яйцо или какой-нибудь фрукт, что, по-видимому, указывало на некоторую их симпатию к английской каторжнице, которая рисковала своим здоровьем, оставаясь в этой чертовой дыре, чтобы ухаживать за мужем.
— Рождество уже настало? — прохрипел однажды вечером Уилл, когда только начало смеркаться.
— Через три дня, — сказала Мэри.
— Мама всегда делала сливовый пудинг, — сказал он.
Мэри улыбнулась, представив, как его мать смешивает ингредиенты для пудинга в большом тазу на кухонном столе.
— И моя, — сказала она.
— Мама всегда говорила, чтобы мы загадали желание, пока она размешивает в тазу, — произнес Уилл громким шепотом. — Если бы я смог сейчас загадать желание, то я бы хотел вернуться в прошлое и сказать тебе, что женюсь на тебе, потому что люблю тебя.
У Мэри на глаза навернулись слезы. Ей очень хотелось верить ему.
