Затем Хоукинс продолжал объяснять, что, пока у заключенного есть деньги или что-то, что можно продать, он может купить более чистое и более безопасное место и получить дополнительные преимущества, которые они здесь уже обнаружили. Веселье в тюремном дворе являлось тому подтверждением: люди, которых они видели, либо были обеспеченными, либо имели богатых и влиятельных друзей. Но когда деньги кончались, это означало прямую дорогу обратно.
Хоукинс упомянул разбойника с большой дороги, которому доставили сюда его собственную кровать с пуховой периной. Каждое утро ему приносили ведро с горячей водой, чтобы помыться, его рубашку забирали в прачечную, подавали обеды с дорогим вином, а по вечерам его навещала любовница. Его в конце концов повесили, но, как отметил Хоукинс, взятками тоже не все можно решить.
— Кто-нибудь из вас знаком с кем-нибудь в Лондоне? — спросила Мэри пораженных мужчин. Никто из них даже представления не имел, кем может быть этот таинственный благодетель.
— Я когда-то знал пару богачей, — ответил Джеймс. — Но они даже кружки эля мне не купили бы, не говоря уже о приличной камере.
— А может, это кто-то, кто пожалел нас, прочитав статью в «Кроникл»? — предположил Сэм.
— Наверняка так и есть, — сказал Билл, задумчиво поглаживая бороду. — Когда я был еще мальчишкой, в Беркшире убили одного типа. У него осталась жена и пятеро детей, и, когда люди услышали об этой истории, вдове стали посылать деньги.
— Вполне возможно. Но кто рассказал о нас в газете? — спросил Джеймс с недоуменным видом. — Этот номер вышел четыре или пять дней назад. Как они могли прослышать об этой истории?
— Наверное, кто-то рассказал ее, когда корабль стоял в Портсмуте, — предположил Сэм, и его лицо расплылось в широкой улыбке. — Капитан Эдвардс тогда сошел на берег, и, возможно, он сообщил о нас властям. А еще с корабля сошла масса людей, любой из них мог сообщить о нас газетчикам.
И вдруг до Мэри дошло, что рассказать мог только Ваткин Тенч. Капитан Эдвардс не сочувствовал ни им, ни мятежникам, которых поймали, поэтому любая информация от него представила бы их в черном цвете. А что касалось остальных офицеров, высадившихся в Портсмуте, их отчет не был бы таким подробным.
А еще Тенчу наверняка было известно о коррупции в тюрьмах еще со времени его службы на «Дюнкирке», и он знал, что предпринять, чтобы устроить им камеру в Ньюгейте.
Мэри тут же решила ничего не говорить остальным. Она была немного удивлена, что они не подумали о Тенче, но, с другой стороны, никто из них не знал его так близко, как она. Если бы Мэри рассказала им сейчас о своих мыслях, это только вызвало бы лишние вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Кроме того, если Тенч сделал это тайно, он не хотел, чтобы об этом кому-нибудь стало известно, иначе это поставило бы под угрозу его карьеру. Лучше, если они будут считать, что это какой-то благонамеренный незнакомец.
— Судьба снова улыбается нам, — радостно фыркнул Джеймс, не заметив, что Мэри не сказала ни слова. — Может быть, если деньги будут поступать и дальше, мы в конце концов, как и этот разбойник с большой дороги, будем спать на пуховых перинах.
«Храни тебя Бог, Ваткин», — подумала Мэри, и ей пришлось отвернуться от остальных, чтобы они не заметили слез благодарности в ее глазах.
В последующие дни в их камере было много посетителей. Некоторые хотели услышать только об их побеге, а большинство сами ожидали высылки и хотели знать, что их ждет.
Мэри чувствовала себя немного виноватой за то, что брала деньги с этих людей. Достаточно плохо было уже то, что их ждала разлука с близкими, и ей не хотелось увеличивать их страдания рассказами о кошмарном треугольнике для порки, о голоде и о непрекращающейся жаре. Но, как сказал Джеймс, для них было лучше потратить немного денег и подготовиться, узнав, что их ждет, чем пропить их, и Мэри решила, что он прав.
В первый раз, когда им разрешили выйти на тюремный двор, у Мэри возникло впечатление, что она попала на вечеринку для избранных. Люди приветствовали их с искренним теплом, предлагали выпивку из пивной, советы и свою дружбу. Джеймс и трое остальных мужчин с живостью принимали знаки внимания, особенно заигрывания со стороны женщин-заключенных. Но Мэри стояла в стороне.
Хотя она радовалась, что ими восхищаются, а не презирают и не жалеют их, она была еще не готова разговаривать и смеяться с чужими людьми, как бы благожелательно они к ним ни относились. Все, что Мэри хотела, — это тихо посидеть на солнышке, но этого ей не удавалось, потому что все интересовались ею.
Кто-то хотел услышать подробности их побега, другие спрашивали ее о своих друзьях и родственниках, которые были высланы, а некоторые женщины даже интересовались, как там рожают. Потом еще были мужчины, которые пытались ухаживать за ней или делали ей непристойные предложения.
За пару часов Мэри увидела и наслушалась достаточно. Она не хотела ни давать представление в этом цирке, ни сидеть среди зрителей.
Мэри никогда раньше не задумывалась о чувствах, которые она питала к преступному миру, хоть и принадлежала к нему столько лет. И в плавучей тюрьме, и на корабле, и в колонии Мэри была просто одной из заключенных, отсиживающей свой срок и делающей все, чтобы выжить. И она всегда помогала своим товарищам-заключенным, покрывала их и иногда способствовала кражам из амбаров и другим проступкам, потому что они все жили по этому закону.
Но утрата обоих детей раскрыла ей глаза.
Мэри раньше никогда по-настоящему не раскаивалась в том, что украла шляпку у женщины в Плимуте. Она жалела, что попалась, и сердилась на себя за свое безрассудство. Но Мэри никогда не пыталась поставить себя на место этой женщины и представить, каково было ей, когда ее ударили и ограбили.
Теперь, задумавшись над этим, Мэри испытывала жгучее чувство стыда. Она тогда не умирала от голода, и шляпа была ей не нужна. Мэри вспоминала хороших людей, которых знала, когда была ребенком, таких, как Марта Дингвелл из булочной, которая раздавала нераспроданный хлеб в конце дня тем, кто не мог за него заплатить; или Чарли Оллсопа, могильщика, который бесплатно оказывал мелкие услуги родственникам покойного, проявляя тем самым свое сочувствие. Эти двое и другие, такие же, как они, сами имели немного, и некоторые насмехались над ними. Но теперь Мэри понимала, что такие, как Марта и Чарльз, делали мир лучше. Преступники только наполняли его страхом и жестокостью, они отравляли воздух своей эгоистичной тягой к деньгам и вещам, которых они не заработали.
Когда Мэри оглядела тюремный двор, она поняла, что все, кого она увидела, были людьми, которые не заботились ни о ком, кроме себя. Они без угрызений совести лгали, обманывали, воровали и убивали. Это подтверждал тот факт, что у них были деньги подкупать надзирателей, чтобы их выпускали во двор хвастать в пьяном угаре о своих преступлениях.
Мэри думала, что здесь, безусловно, находились самые отъявленные преступники и головорезы Лондона, закоренелые проститутки и самые изобретательные воры. В трущобах была такая же родословная, как в богатых семьях, все заключенные пользовались тем воровским жаргоном, с которым Мэри познакомилась в колонии. А еще она ощущала в этом дворе опасные подводные течения: зависть, сексуальную неудовлетворенность, сдерживаемую агрессию и старые неоплаченные счета, накапливавшиеся по мере того, как эти люди пили.
Мэри не была ханжой. Она знала, что алкоголь — мощное средство для облегчения несчастий и страхов. Но как бы безнадежно Мэри себя ни чувствовала, она знала, что никогда не продаст себя за стакан джина и не позволит себе совершить сексуальный акт на глазах у всех, как поступали многие женщины в Ньюгейте, причем их дети смотрели на это.
В течение дня Мэри несколько раз опускала глаза при виде мужчин и женщин, которые спаривались, как животные. Они были настолько пьяны, что находились в полубессознательном состоянии, и оказалось, что некоторые из них вообще предпочитают детей. Пожилая женщина, которая подошла к Мэри и какое-то время сидела рядом с ней, рассказала, что некоторые мужчины подкупают надзирателей, чтобы те постоянно приводили к ним детей из общих камер. При этом она гоготала, и Мэри, вероятно, не поверила бы ей, но потом сама увидела, как упитанный мужчина ласкает оборванную маленькую девочку, которой было
