— Да. Потому что это единственный способ спасти тебя.
Он наклонился к ней. Она на всякий случай осторожно потянула носом. Рыбой от него вовсе не пахло. Но от него тянуло жаром, словно от плиты в их гостиничной кухне, словно она дома и мама вот-вот войдет и скажет: «Опять замечталась, горе ты мое!» Вдруг захотелось прислониться к нему и закрыть глаза.
— Эля, — сказал он, — послушай. Мой дядя… а он глава очень большого клана, ну такой седой, ты видела… полагает, что герцог не откажет. Ведь мы предлагаем вашему народу мир и процветание. Мир и процветание, Эля. Безопасные торговые пути. Богатые уловы. Мы сознательно пошли на открытые переговоры со всей вашей верхушкой. Министры, Эля, очень практичные люди, и на самом деле, что бы ни твердили говорящие головы в дальновизорах, решения принимают они. Они, а вовсе не герцог. Он только представляет верховную власть, понимаешь?
— Но он — герцог? Самый главный?
— До какой-то степени. Эля, правитель его статуса — тот, кто возлагает на себя вину за беды страны. Тот, кто готов на жертву. Не в этом дело. Дядя полагает, что герцогу ничего не останется, как только согласиться на наши условия, но я в это не верю. Герцог умеет думать быстро. И я не знаю, каким будет следующий удар. Бежим сейчас, Эля.
Элька оглянулась. Резиденция была темной, только в кабинете герцога светилось окно. Он работал допоздна, как всегда.
— Если я убегу с вами сейчас, — сказала она тихо, — то кого он завтра выведет к вам в обмен на безопасные морские пути и рыболовные квоты? Ему будет нечем с вами меняться.
Тюлень вздохнул. Теплый ветер с моря кружил рядом, точно пес.
— Ты ему веришь?
— Он мой отец.
— В самом деле? Скажи, Эля, ты часто пишешь матери?
— Каждую неделю.
— И получаешь от нее письма?
— Да. Мне приносит их Калеб, секретарь.
— Эля, там, где она сейчас, не пишут писем. Мы успели увезти твоего деда, но ее — нет. Наши шпионы, к сожалению… не так оперативны, как ваши. Гостиница сгорела почти сразу после твоего отъезда, Эля. Подделать почерк и манеру письма не так трудно.
— Я… не верю, — тихо сказала Элька.
— Потому что я чужак?
— Потому что он — мой отец.
— Ты в этом уверена?
— Он сам сказал.
— Эля, он сказал тебе это потому, что любит свою дочь. Он воспользовался твоей выдумкой, чтобы…
Розовые кусты разом зашуршали, словно их ударили гигантской невидимой ладонью.
Далеко за черепичными крышами в темное небо поднялся столб пламени, потом опал, но низкие облака продолжали пульсировать красным.
В резиденции разом вспыхнули окна, и Элька услышала топот бегущих ног и крики.
— Это в порту, — в выпуклых глазах тюленя отразились багровые вспышки, — это… ох…
В порту надрывалась сирена, звук метался, отражаясь от поверхности воды и разбиваясь о стены пакгаузов.
— Он успел раньше, Эля. Он успел раньше!
Тюлень выпустил Эльку (а она и не заметила поначалу, что он схватил ее за плечи) и бросился к ограде.
— Барышня! — Калеб бежал по дорожке, топая ногами; гравий рассыпался в разные стороны под его ботинками. — Барышня, стойте!
Тюлень оглянулся. Элька увидела, что Калеб на ходу вытаскивает самострел и поднимает его двумя руками. Первый выстрел высек искры из ограды, второй ударил тюленя в плечо, но кровь была не видна на черном сюртуке. Он просто пошатнулся, потом бросился в сторону и исчез в кустах. Люди бегали вокруг, Эльку кто-то держал за руку, чужая рука была горячая и влажная, и ей было неприятно, потом она вдруг оказалась в своих комнатах, компаньонка куда-то исчезла, а Калеб сбросил ее печатную машину на пол и уселся за стол, закинув на него ноги.
— Что случилось?
Сирены по-прежнему выли, но уже тише, глуше, а беспорядочная суета, судя по топоту, сменилась деловой.
— Понятия не имею, барышня. Что-то взорвалось в порту. — Калеб достал из нагрудного кармана самописку и почесал ею ухо. — Его светлость сейчас туда поехали. А вы бы шли спать, а?
— Вон отсюда, — сказала Элька.
— Ну уж нет. — Калеб ухмыльнулся. — Терпите, барышня. Чем я хуже тюленя?
Элька отпрыгнула в дальний угол комнаты.
— Только тронь меня, урод!
— Папе пожалуетесь? — Калеб зевнул. — Не волнуйтесь, барышня, не трону. Папа не велел.
Элька пожала плечами и прошла мимо него в спальню.
— Не закрывайте дверь, барышня, — сказал Калеб вслед.
Герцог вернулся утром (Элька видела, как подъехал экипаж), но ее никто не вызывал, и ни о каких тюленях разговора больше не было. Элька какое-то время потыкала в клавиши печатной машины — клавиши западали, Калеб сломал ее, когда сбросил на пол со стола. Тогда Элька достала из коробки, перевязанной красной ленточкой, мамины письма.
Мама писала про разные дела, про пани Эльжбету, про почтмейстера, про здоровье деда, про то, что Аника уехал в столицу с одним из первых регулярных пароходов, и Элька не могла понять, что здесь не так. Ну вот, правда, мама обычно любила рассказывать про какую-нибудь новую фильму, а в письмах про это ничего не было. И она так радовалась Элькиным письмам. Свои письма Элька запечатывала и отдавала компаньонке, а та отправляла через секретарей герцога… или говорила, что отправляет?
Незнакомый человек прикатил столик с едой, Калеб взял себе отдельный поднос и сел в углу. Наверное, боялся, что у нее еще осталось снотворное.
Элька забралась с ногами в кресло и уставилась в окно.
— Что, аппетита нет, барышня?
— Калеб, — проговорила Элька задумчиво, — а ведь если со мной что-нибудь случится, с тебя спросят.
— Я здесь и сижу для того, чтобы с вами ничего не случилось, — сказал Калеб.
— Я хочу видеть герцога.
— Его светлость занят, — скучно сказал Калеб.
— Если он и правда мой отец, почему не хочет меня навестить? Почему держит под замком? Передай ему, что я хочу с ним поговорить. Как дочь с отцом.
Калеб пожал плечами, но отставил поднос и вышел из комнаты. Элька слышала, как он тихо разговаривает с кем-то за дверью.
Герцог пришел, когда тени в саду передвинулись. Вид у него был утомленный, красные прожилки в белках глаз обозначились ярче.
— Да, Эля? — Он сел в кресло и сгорбился. — Только быстрее, я всю ночь не спал.
— Пускай этот уйдет, — сказала Элька.
Герцог пожал плечами, но махнул ладонью Калебу, чтобы тот вышел.
— Ну вот. Что дальше?
— Что случилось в порту, сударь?
— Взорвался корабль тюленьих послов, — сказал герцог. — По давнему уложению им не разрешается селиться на земле, и они ночевали на своем корабле.
