Пых залез под пристань. Всю ноченьку осеннюю там тряслись, единым словом меж себя не перещелкнули. А комары их едят.
Одна была отрада: знали, что погрузка тесу кончена и пароход утром отваливает. Решили заскочить на пароход после второго, третьего свистка. Тогда уж бабам Пыха не достать. Только бы проскочить удалось.
Фатьян в своем балагане тоже ни жив ни мертв сидит. Вот дак мистер заграничный! Присчитается и мне на орехи! И я с ним в паю буду… Век худых людей бегал, при старости с мазуриком связался! Рук марать не стану барышом грабительским.
— У тебя откуда барыши-то? спросил Тренька.
— Да ведь половину барыша мне Пых-то посулил!…
— Ох, дядюшка Фатьян! Нет, у тебя ума-то с наперсток. Таких, как ты, лесных тетерь, и учат.
— За мою добродетель?!
— За твою дурость, не во гнев будь сказано.
— После дела всяк умен. Уйди с глаз! — рявкнул мастер. Ночью Фатьян не спал, бродил около палатки. На сердце росла тревога: «Влетит и мне за Пыховы дела…»
Пущего страху нагнал глухой сторож из слободки: Здравствуй, гость торговый. Вина штоф отпусти. У меня не кабак.
— Табак не надо… А вас бабы убивать придут. Я на гулянье не был, а видел, как они в деревню прибежали. Как есть — банны обдерихи.
Так и сидел Фатьян до свету:
— Убежать бы, да некуда. Укрыться бы, да негде.
На рассвете завел глаза, задремал. И тут же со страхом прянул на ноги. Услышал топот ног и воинственные возгласы:
— В воду посадить еретиков!
Несколько запыхавшихся баб сунулись в Фатьянову палатку:
— Дедко, вчерашний Пых где?
— Голубушки, не знаю. Матушки, ни в чем не виноват.
— Ты смотри, никуда не уезжай. Тех поймаем, до тебя дело есть.
Полотняная дверца захлопнулась. Фатьян, белый, как бумага, начал расталкивать Сеньку с Тренькой:
— Вставайте! Убивать нас идут! Где у нас чисты рубахи? Помрем. Деточки, смерточка напрасная приходит.
Поняв, в чем дело, Сенька бородатый заревел:
— О, не по красу приехали, не на великую добычу. Зачем ты нас в море сбил, седая анафема?
Тренька заорал на обоих:
— Мужики вы или нет? Бежать надо!
— А товар как? — опомнился Фатьян.
— Ведь ты помирать снарядился.
— Пережить не уповаю. А своего художества непонимающим людям оставить не желаю, — торжественно сказал Фатьян.
Тренька уважительно поглядел на мастера.
— Одобряю эти слова, дядюшка Фатьян. Возьмем с вами по топору, станем у дверей. Пусть-ка сунутся которые… А ты, Сенька, лети на пристань. Нет ли там благоразумных мужиков?
Сенька побежал, на всякий случай поклонившись Треньке и Фатьяну в ноги.
Время тянулось. Никто убивать не шел. Фатьян поуспокоился; насупив брови, сел.
— Охо-хо!… Ждать да догонять нет того хуже.
Со стороны берега донеслись два пароходных свистка и вслед за тем крики, брань. Фатьян опять схватился за топор.
Прошел час Фатьян простонал:
— Тренька, ради бога, сбегай, поищи бородатого. Матка его будет жалеть. Да не провались там!
Тренька ушел, да и провалился. Фатьян изнемог ждавши. Охал и ругался:
— Дураков пошли, да и сам за ними иди. Порвало бы вас, разорвало бы вас! Живы ли вы, деточки мои? Брошу все, сам пойду.
Не поспел Фатьян и шаг шагнуть, его с ног сбили Сенька с Тренькой.
— О, леший бы вас побрал! Где вас, проклятых, задавило?
Докладывать начал красноречивый Тренька:
— Ух, дядюшка Фатьян!… Женки по штабелям летают, в бревнах Пыха ищут, а он под пристанью хранится. Тут с парохода два свистка. Пыховы, все трое, выскочили да по мосту и лупят, а сами кричат: «На секурс! На секурс!»
— Бабы со штабелей ссыпались — да за ними. По мосту канат причальный. Пых подопнулся, и один подручный с ног долой. Бабы налетели, стали Пыха потчевать. Тут спустился с парохода управляющий заводский. Его провожает капитан. Бабы прискочили к управляющему, кладут жалобу на Пыха. Пых вопит что-то капитану на ихнем языке. А народу много, полна пристань накопилась. Управляющий говорит капитану:
«Вы что скажете, мистер каптейн?»
Капитан, такая личность представительная, с сизым носом, отвечает:
«Я совершенно ни при чем. Но мистер Пых просил дать объяснений на его товар. Это есть обычная материй аплике, накладной бумажный кисея. Весьма боится сырость. Если бы не дождик, туалет гулялся бы на год».
Управляющий к народу:
«Вот что, женочки и девицы: вы в памяти, в сознанье эти юбки-кофты покупали. Небось у своих ситец выбираете, жуете да лижите — не марко ли, не линюче ли?… Цену-то какую иноземец брал?»
«Три рубля за канплект».
«Это вы иноземцу за науку заплатили. Вперед пригодится… Угодно ли еще про Пыха обсуждать и сыскивать?»
«Мы его уж обсудили. Погладили мутовкой по головке. Вишь, со страху каждый лоскуток на нем трясется. Черт с ним!»
Тут бабы и капитану словцо ввернули:
«Хотя за морем эта аплике и за обычай, однако не возите к нам таких обычаев. Держите у себя».
— Уплыл Пых-то? — спросил Фатьян
— Угреб.
— Меня-то не помянули?
— Помянули, дяденька Фатьян! Пароход-то отвалил, старухи заговорили: «Вот что, девки-молодки, сами вы на себя в кнут узлов навязали: деньги бросили и народ насмешили. Почто было у русского гостя не брать? Вчера куражились, сегодня хошь не хошь — к нему пойдешь»…
Тренька не окончил слова: в балаган полезли бабы, девки и старухи. Поклонились, заговорили:
— Здравствуйте, гости торговые! Из ваших рук набойки захотели. Вчера к вам собирались, да кони не довезли.
Фатьян приосанился, прищурил глаз:
— Доброе дело не опоздано. Милости прошу. Наши набойки за сутки не заплесневели, не заиндевели. Только что узором не корыстны, против модного базара не задорны…
Бабы застыдились:
— Карасином бы этот базар облить было да спалить!…
— То-то, — наставительно сказал Фатьян. — За морем прок потеряли, только хитрость одна. Русский мастер у работы радоваться хочет. Вот полотно: под песню прядено, под сказку ткано, на мартовском снегу белено. Мы к ткачихину художеству свое приложили. Краски натуральные: от матушки сырой земли, и от коры березовой, осиновой, от дерева сандала, от ягод, от цветущих трав. Земляную краску в пух стираем: хоть графиня рожу пудри! Сенька Рыжа Борода у выбойки, будто бабка-повивалка у родов. Тренька
