Петровна каким-то успокоивающим голосом.
- Он такой низкий человек, такой лгун! - проговорила, наконец, Елена.
- Ах, господи, ничего этого нет!.. Нам всегда так кажется, когда мы кого любим, - продолжала Елизавета Петровна тем же кротким и успокоивающим голосом.
Она в первый еще раз так прямо заговорила с дочерью об ее любви к князю.
- Нет, мне это не показалось!.. Я никогда бы не стала говорить, если бы мне это только показалось! - говорила Елена. - Впрочем, я сейчас сама ему тем же заплачу, - освобожу его от себя!.. Дайте мне бумаги и чернильницу!.. - прибавила она почти повелительно матери.
Та послушно встала, сходила и принесла ей то и другое.
Елена принялась писать к князю письмо.
'Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном: быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину - это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить - все это будет совершенно бесполезно'.
Елизавета Петровна, усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла было все усилия, чтобы прочесть то, что пишет Елена, но, по малограмотству своему, никак не могла этого сделать.
- Потрудитесь приказать Марфуше сходить к князю и отдать ему это письмо! - говорила Елена, запечатав облаткой письмо.
Елизавета Петровна нерешительно приняла его из рук дочери.
- Что ты такое, по крайней мере, пишешь к нему? - спросила она, вовсе не ожидая, что Елена ответит ей что-нибудь; но та, однако, отвечала:
- Пишу ему, что он нечестный человек и что между нами все кончено!
Елизавета Петровна даже побледнела при этом.
- Ах, не советовала бы я тебе этого делать, не советовала бы! проговорила она, не уходя из комнаты.
- Позвольте мне в этом случае ничьих советов не спрашивать, - возразила ей Елена.
- Но ты только выслушай меня... выслушай несколько моих слов!.. произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. - Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, - прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, - прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
- Вы никогда не любили!.. Вы только, бог вас знает зачем, продавали себя! - сказала Елена.
Елизавета Петровна сильно покраснела.
- Нет, я любила, - повторила она и не стала больше говорить: она очень хорошо видела, что Елену нельзя вразумить, и только разве придется услышать от нее еще несколько крупных дерзостей.
- Марфуша! - крикнула между тем та.
- Я пойду и отдам ей письмо!.. - остановила ее с досадой Елизавета Петровна.
- Да вы непременно же отдайте! - сказала ей Елена.
- Отдам... Что мне!.. Делай глупости... - отвечала Елизавета Петровна, уходя, но, покуда шла из комнат в кухню, где была Марфуша, она кой-что попридумала.
- Поди, отдай это письмо князю!.. - начала она приказывать той. Непременно отдай ему в руки сама и скажешь ему, что это письмо от Елены Николаевны, а что Елизавета Петровна приказала-де вам на словах сказать, чтобы вы очень не беспокоились и пожаловали бы к нам сегодня, - поняла ты меня?
- Поняла, барыня! - отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. - А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? - спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
- Подожди его.
- А если он долго не придет?
- Подожди подольше, - разрешила ей Елизавета Петровна.
Марфуша после того проворно пошла через большой сад к Григоровым на дачу. Не возвращалась она, по крайней мере, часа два - три, так что Елена всякое терпение потеряла.
- Да что Марфуша пропала, что ли, совсем? - спросила она.
- Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! - отвечала Елизавета Петровна; о том, что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его, если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.
Часу в четвертом, наконец, Елизавету Петровну вызвала кухарка, - это возвратилась Марфуша.
- Барыня, я не застала князя, - доложила ей та как-то таинственно, ждала-ждала, все тамотко сидела.
- А письмо куда же ты девала?
- Письмо оставила там. Камердинер говорит: 'Дай, говорит, я положу его на стол'.
- Но где же может быть князь? - спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
- И там-то, дома-то, не знают, где он, - толковала ей Марфуша, - в шесть часов утра еще ушел и до сей поры нет.
Елизавета Петровна понять не могла, что это значит. Она возвратилась к дочери.
- Марфуша пришла, князя дома нет, он в шесть часов еще утра уехал из дому, - проговорила она неторопливо.
- Как в шесть часов утра?.. Куда же это он мог уехать? - спросила Елена.
- Там дома никто не знает.
- Что за вздор такой! Пошлите ко мне Марфушу.
Елизавета Петровна сходила и позвала Марфушу.
- Куда князь уехал? - спросила ее Елена.
- Никто, барышня, не знает, - отвечала ей Марфуша, - княгиня уж людей по лесу искать его послала; в Москву если бы поехал, так лошадей бы тоже велел заложить.
- Но, может быть, он на извозчике поехал, - заметила Елизавета Петровна.
- Николи, барыня, он на извозчиках не ездит, николи!.. Люди ихние мне это говорили, - объясняла Марфуша.
Елена, слушая ее, все больше и больше бледнела.
- Ну, поди к себе, - сказала она каким-то тихим голосом Марфуше. Подите и вы, - прибавила она матери.
Елизавета Петровна, взглянув с беспокойством на дочь, вышла; но, впрочем, села в ближайшей комнате и стала прислушиваться. Елена сидела несколько времени, не шевелясь на своем месте; лицо ее постепенно начало принимать какое-то испуганное выражение. Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: 'Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, - что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?' Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга. Затем Елена не могла более владеть собой; она вдруг встала с своего места.
- Дайте мне поскорее одеться!.. Дайте!.. - почти вскрикнула она.
На этот зов ее вбежала к ней сама Елизавета Петровна.
- Что такое, ангел мой, с тобой, что тебе надобно? - спросила она ее с беспокойством.
Елизавета Петровна по преимуществу боялась, чтобы от таких душевных волнений Елена не выкинула.
- Оденьте меня, maman, поскорее!.. Оденьте! - говорила Елена почти каким-то помешанным голосом.
