- Признаюсь, я не знаю ни одного дикого народа, который бы не имел какой-нибудь религии.
- У диких она пусть и будет, потому что все религии проистекают или из страха, или от невежества.
- От невежества ли, от страха ли, из стремления ли ума признать одно общее начало и, наконец, из особенной ли способности человека веровать, но только религии присущи всем людям, и потому как же вы хотите такое естественное чувство отнять у вашего сына?!
- Если у него нельзя отнять религиозного чувства, то я не хочу, по крайней мере, чтоб он был православный.
- Какой же бы религии вы желали посвятить его? - спросил насмешливо Миклаков.
- Да хоть протестантской!.. Она все-таки поумней и попросвещенней! отвечала Елена.
- А позвольте спросить, долгое ли время вы изволили употребить на изучение того, чтобы определить достоинство той или другой религии? продолжал Миклаков тем же насмешливым тоном.
- Для этого вовсе не нужно употреблять долгого времени, а просто здравый смысл сейчас же вам скажет это.
- Ну, а я этого здравого смысла, признаюсь, меньше всего в вас вижу, возразил Миклаков.
- Это почему? - воскликнула Елена.
- А потому, что если бы вы имели его достаточное количество, так и не возбудили бы даже вопроса: крестить ли вам вашего сына или нет, а прямо бы окрестили его в религии той страны, в которой предназначено ему жить и действовать, и пусть он сам меняет ее после, если ему этого пожелается, вот бы что сказал вам здравый смысл и что было бы гораздо умнее и даже либеральнее.
- Может быть, умнее, но никак не либеральнее, - сказала, отрицательно покачав головой, Елена.
- Нет, либеральней, - повторил еще раз Миклаков. - То, что вы сделаете вашего сына протестантом, - я не говорю уже тут об юридических неудобствах, - что вы можете представить в оправдание этого?.. - Одну только вашу капризную волю и желание, потому что предмета этого вы не изучали, не знаете хорошо; тогда как родители, действующие по здравому смыслу, очень твердо и положительно могут объяснить своим детям: 'Милые мои, мы вас окрестили православными, потому что вы русские, а в России всего удобнее быть православным!'
- В том-то и дело, что я вовсе не хочу, чтобы сын мой был русский!
- И того вы не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания не явится по сему предмету; а то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь немцем и протестантом, а он потом спросит вас: 'На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной религии?' - что вы на это скажете ему?
- Ничего я ему не скажу, - возразила Елена с досадой, - кроме того, что у него был отец, а у того был приятель - оба люди самых затхлых понятий.
- А мы ему скажем, - возразил Миклаков, - что у него была маменька - в одно и то же время очень умная и сумасшедшая.
- Не сумасшедшая я! - воскликнула на это Елена. - А надобно же когда-нибудь и кому-нибудь начать!
- Что такое начать? - спросил ее Миклаков. - Чтобы все люди протестантами, что ли, были?
- Подите вы с вашими протестантами! - воскликнула Елена. - Чтобы совсем не было религии - понимаете?..
Когда Елена говорила последние слова, то у ней вся кровь даже бросилась в лицо; князь заметил это и мигнул Миклакову, чтобы тот не спорил с ней больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном:
- А вот когда не будет религии, тогда, пожалуй, не крестите вашего сына: но пока они существуют, так уж позвольте мне даже быть восприемником его! - заключил он, обращаясь в одно и то же время к князю и к Елене.
- Ну, делайте там, как хотите! - сказала та с прежней досадой и отворачиваясь лицом к стене.
- Я очень рад, конечно, - отвечал князь и пожал даже Миклакову руку.
- А когда же эта история будет? - спросил тот.
- Как-нибудь на этой неделе, - отвечал протяжно князь. - Можно на этой неделе? - счел он, однако, нужным спросить и Елену.
- Мне все равно! - отвечала та, не повертываясь к ним лицом.
- На неделе, так на неделе! - сказал Миклаков и веялся за шляпу.
- А вы еще к нам... К княгине зайдете? - спросил его князь.
- Зайду-с, - отвечал Миклаков опять как бы несколько сконфуженным голосом.
По уходе его, Елена велела подать себе малютку, чтобы покормить его грудью. Мальчик, в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными, как спелая вишня, глазами, с густыми черными волосами; он еще захлебывался, глотая своим маленьким ротиком воздух, который в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у него в детской.
- Милый ты мой, - говорила она, смотря на него с нежностью. - И тебя в жизни заставят так же дурачиться, как дурачатся другие!
VII
Приход, к которому принадлежал дом князя Григорова, а также и квартира Елены, был обширный и богатый. Священник этого прихода, довольно еще молодой, был большой любитель до светской литературы. Он имел приятный тенор, читал во время служения всегда очень толково, волосы и бороду немного достригал, ходил в синих или темно-гранатных рясах и носил при этом часы на золотой цепочке. С купечеством и со своею братиею, духовенством, отец Иоанн (имя священника) говорил, разумеется, в известном тоне; но с дворянством, и особенно с молодыми людьми, а еще паче того со студентами, любил повольнодумничать, и повольнодумничать порядочно. Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал до мельчайших подробностей все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую церковь. В недавнее время он проведал и то, что князь к ним же в приход перевез содержанку свою. Обо всем этом дьякон самым добродушнейшим образом докладывал священнику. Тот на это не делал никакого замечания и только при этом как-то необыкновенно гордо смотрел на дьякона. Вообще отец Иоанн держал весь причт ужасно в каком отдаленном и почтительном от себя расстоянии. В одну из заутрен дьякон доложил снова ему:
- Метреса-то у князя родила!
- А она девица? - спросил зачем-то священник.
- Девица, кажется! - отвечал дьякон.
Отец Иоанн на это ничего не сказал, но как будто бы ему приятно было слышать, что девица родила.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому - у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их - они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: 'Примут ли ее?'.
Елизавета Петровна до того смиренно явилась, что даже вошла не в переднюю дверь, а через заднее крыльцо в кухню.
Князь и Елена переглянулись между собой.
- Что ж, ты примешь ее? - спросил он Елену по-французски.
