естественный рассудок обращался также против этого искусственного знания форм разума и полагал возможным обойтись без этой науки на том основании, что перечисленные в ней отдельные операции мышления он исполняет сам собою уже от природы без всякого особого изучения. Действительно, если бы условием разумного мышления служило трудное изучение формул умозаключения, то человек по отношению к этому мышлению был бы также в плохом положении, как он (о чем уже было замечено в предисловии) был бы в плохом положении, если бы он не мог ходить и переваривать пищи без изучения анатомии и физиологии. Как изучение этих наук может быть не бесполезно для диететического образа жизни, так и изучению форм разума без сомнения должно приписывать еще более важное влияние на правильность мышления; ее не вдаваясь здесь в эту сторону дела, которая касается образования субъективного мышления, поэтому принадлежит собственно педагогике, следует признать, что изучение, имеющее предметом способы действия и законы разума, должно представлять в себе и для себя величайший интерес, по крайней мере не меньший интерес, чем изучение законов природы и ее частных образований. Если не считается пустяками установление шестидесяти и стольких-то видов попугая, ста тридцати семи видов вероники и т.д., то еще менее следует считать пустяками установление форм разума; разве фигура умозаключения не бесконечно выше вида попугая или вероники?
Но хотя поэтому следует вообще считать только за грубость презрение к познанию форм разума, тем не менее должно согласиться, что обычное изложение умозаключения и его частных видоизменений не есть разумное познание, не есть изложение их, как форм разума, и что силлогистическая премудрость заслужила своею бесплодностью испытанное ею пренебрежение. Ее недостаток состоит в том, что она остановилась лишь на рассудочных формах умозаключения, согласно которым определения понятия считаются отвлеченными формальными определениями. Утверждать их, как {86} отвлеченные качества, тем более непоследовательно, что в умозаключении существенное составляют их отношения, и что включение и подчинение уже подразумевают, что единичное, так как ему присуще общее, само есть общее, а общее, так как ему подчинено единичное, само есть единичное, что умозаключение ближайшим образом решительно полагает именно это единство, как средний термин, и что его определение есть именно опосредование, т.е. что в нем определения понятия уже не так, как в суждении, сохраняют свою взаимную внешность, но, напротив, имеют в основе свое единство. Тем самым в понятии умозаключения выражается недостаточность формального умозаключения, в коем средний термин должен установляться, не как единство крайних, а как некоторое формальное, качественно отличное от них, отвлеченное определение. Этот взгляд еще потому более пуст по содержанию, что и такие отношения или суждения, в коих даже формальные определения безразличны, как, например, отрицательные и частные суждения, которые поэтому приближаются к предложениям, признаются им за совершенные отношения. А так как качественная форма Е–В– А признается вообще за последнее или абсолютное, то диалектическое рассмотрение умозаключения совершенно упраздняется, и прочие умозаключения тем самым получают значение не необходимых видоизменений этой формы, но видов. При этом безразлично, рассматривается ли первое формальное умозаключение само, лишь как вид, наряду с прочими видами, или как род и вид вместе; последнее имеет место тогда, когда прочие умозаключения сводятся к первому. Если это сведение и не выражено определительно, то во всяком случае в основание кладется то же самое формальное отношение внешнего подчинения, которое выражается в первой фигуре.
Это формальное умозаключение содержит в себе то противоречие, что средний термин должен быть определенным единством крайних, но не как такое единство, а как некоторое определение, качественно отличное от тех, единством которых оно должно быть. Так как умозаключение есть это противоречие, то первое в нем самом диалектично. Его диалектическое движение в полноте моментов его понятия приводит к тому, что моменты заключения суть не только это отношение подчинения или частности, но столь же существенно отрицательное единство и общность. Поскольку каждый из этих моментов есть для себя также лишь односторонний момент частности, они суть равно несовершенные средние термины, но вместе с тем образуют собою их развитые определения; все развитие умозаключения через его три фигуры выдвигает последовательно средний термин в каждом из этих определений, и истинный получающийся отсюда результат состоит в том, что каждый из средних терминов есть не нечто отдельное, но их полнота.
Недостаток формального умозаключения заключается поэтому не в форме умозаключения – она есть, напротив, форма разумности, – но в том, что эта форма есть отвлеченная и потому лишенная понятия. Было показано, что отвлеченное определение ради его отвлеченного отношения к себе может быть также рассматриваемо, как содержание; поэтому формальное умозаключение {87}приводит лишь к тому, что некоторое отношение данного субъекта к данному предикату вытекает или не вытекает лишь из данного среднего термина. Доказательство какого либо предложения посредством такого умозаключения не приводит ни к чему; вследствие отвлеченной определенности среднего термина, представляющего собою лишенное понятия качество, могут существовать с таким же правом и другие средние термины, из коих следует противоположное, равным образом из того же среднего термина могут быть через дальнейшие умозаключения выведены опять-таки противоположные предикаты. Но независимо от того, что формальное умозаключение дает малые результаты, он есть также нечто весьма простое; многие правила, придуманные для него, обременительны уже потому, что они слишком разногласят с простою природою дела, а также потому что они относятся к случаям, когда формальное содержание умозаключения совершенно оскудевает вследствие внешнего определения формы, в особенности формы частности, по крайней мере поскольку последняя для этой цели должна быть взята в объемлющем широком смысле, и по самой форме получаются лишь совершенно бессодержательные результаты. Но самая справедливая и важная сторона той немилости, с которою относятся к силлогистике, состоит в том, что она есть столь подробное лишенное понятия занятие таким предметом, единственное содержание которого есть само понятие. Многие силлогистические правила напоминают образ действия счетчиков, которые также дают множество правил для арифметических операций, но все эти правила предполагают отсутствие понятия операций. Но числа суть лишенное понятия содержание, и счетная операция есть внешнее соединение или разделение, механический прием, почему и были изобретены счетные машины, исполняющие эти операции; напротив всего круче и резче поступают тогда, когда обращаются с определениями форм умозаключения, которые суть понятия, как с лишенным понятия материалом.
До крайности доведено это чуждое понятия отношение к определениям понятий умозаключения конечно Лейбницем (Орр. t. II р. 1), который подвел умозаключение под вычисление комбинаций и определил посредством него, сколько возможно сочетаний умозаключения, если принимать во внимание различия положительных и отрицательных, затем общих, частных, неопределенных и единичных суждении; таких сочетаний возможно 2048, из коих по исключении непригодных фигур пригодных к употреблению остается 24. Лейбниц придает большое значение полезности комбинирующего анализа для нахождения не только форм умозаключения, но и для сочетаний других понятий. Служащая для того операция такова же, посредством которой вычисляется, сколько соединений букв допускается азбукою, сколько возможно сочетаний костей при игре в кости или комбинации при игре l’hombre и т.п. Определения умозаключения приравниваются здесь сочетаниям костей или карт при l’hombre, разумное признается чем-то мертвенным и чуждым понятию, и своеобразие понятия и его определений – относиться, как духовная сущность, и через это отношение снимать свое непосредственное {88}определение – оставляется в стороне. Это лейбницево приложение исчисления комбинаций к умозаключению и к сочетанию других понятий не отличалось от пресловутого искусства Люлля ничем, кроме большей методичности со стороны числа комбинаций, вообще же было равно последнему по бессмысленности. Это предприятие Лейбница состояло в связи с его любимою мыслью, к которой он пришел еще в юности, и от которой он не отказался и впоследствии, несмотря на ее незрелость и поверхностность, мыслью об общей характеристике понятий, – о
