Гора! Большущая! Почти совсем-совсем не видать неба. Вверх, вниз. Грузовик пыхтел. На дороге были иголки опавшей хвои. И снег. Посредине лета!
Гора и опять гора.
С обеих сторон дороги стояли деревья — ёлки. Сперва они были видны с головы до ног, но, если проехать вверх, становились видными только головы этих ёлок. Но наверху стояли другие ёлки, и они были видными с головы до ног.
Долгая-долгая, кружившаяся дорога. Внизу, если глянуть вниз, был воздух. Это страшное «ничего» называлось пропастью.
— Катя, не смотри в пропасть, закружится голова!
Впереди всё сливалось в брызги. Снег крепился из самых последних сил.
Тут и там — из-под снега — подснежники; тут и там голубая точка — фиалка.
Миша стал лупить кулаком в кабину шофёра. Грузовик осторожно дёрнуло взад-назад.
— В чём дело? — спросил шофёр.
— Фиалки, садовая твоя голова.
— У тебя на уме фиалки, а у меня буксуют колёса!
— У тебя своя суровая служба, а у меня своя, — не дрогнув бровью, ответил Миша.
И, выпрыгнув из машины, быстро нарвал фиалок.
— Кате тоже! — строго сказала Лена.
— Вот ещё… Это что же, в качестве приправы к съеденной курице?
— В качестве нимба к вашему чувству великодушия.
Так они говорили, и всё непонятное, непонятное…
— Екатерина!.. Бери фиалки. По блату. На!
Катя зажала их в кулаке.
Грузовик тронулся и покатил дальше.
Над ними навис прокалённый снегом и солнцем воздух.
— Катя, тебе хорошо дышать?
— Ничего себе, хорошо, ответила Катя и прижала к себе кулак. Ил её кулака торчали фиалки.
И правда, воздух здесь разредился. От тишины… И ну орать свою песню — песню узких, скользких дорог, ведущих вверх, вверх, бегущих вниз, вниз…
Грузовик под самыми небесами. Колёса оставляют в снегах рыжеватые полосы, похожие на грязные ёлочки, нарисованные девочкой или мальчиком.
Вверх! В мир больших грязно-рыжих гор.
И вдруг внизу, под горой, показалось блюдце. В нём стояли дома. У домов высокие башни; такие башни называются «минареты».
Над городом стлался дым. Над городом было солнце. Город сиял, сверкал!.. Город… И рядом — Лена… Самый лучший, самый волшебный из всех на земле городов.
Глава X. У тёти Муниры
Тётя Мунира, к которой привезли Катю, когда-то очень давно работала регистраторшей в поликлинике. У неё не было никого на свете, и она обещала Мишиной маме, что если сделается его крёстной, то «откажет» ему свой дом.
Мишина мама сильно обрадовалась и согласилась.
Тётя Мунира думала очень долго. И Мишу назвали Мишей.
Тётя Мунира любила Мишу, как сына, хотя не была его крёстной матерью (такое случалось лишь в старину и в сказке). Она была его названой матерью — на современный лад.
— Я звёздная! Звёздная мать! — говорила она о себе. — Я вам не какая-нибудь «мамаша».
И все верили в то, что она было звёздной. Исключительно звёздной.
Перед отбытием в армию Миша приехал прощаться со своей звёздной. А Лена приехала к Мишиной звёздной, чтоб подготовиться к весенним экзаменам. Дома ей не давали учиться. (Мальчики.) Она сильно устала от них. (Так говорила Лена.)
Лёнин папа, Рихтер, был дружен с тётей Мунирой. Они знали друг друга очень давно. Оторвав свою Лену от зеркала и от мешавших бедняге мальчишек, он отправил её через перевал. «С глаз подальше!»
Тётя Мунира любила всё маленькое и молодое. Потому что жила одна.
У неё был хороший дом, который достался ей от родителей, и красивый сад… Но не было у неё ни сестёр, ни братьев, ни сына, ни дочери. И не было никакого мужа.
«Только разве что тот султан!» — говорила она. И показывала рукой на минареты. (В том дворце, с минаретами, жил когда-то султан.)
Она немножечко тосковала. И завела себе двух котов. Один их них Аполлон Бэльведерович, а другой — Николка.
Тётя Мунира любила петь. Она пела странные песни. И сильно фальшивым голосом.
А ещё эта тётя Мунира любила маленьких (например, Катю). За это она умывала Катю насильно розовым мылом, которое ей щипало глаза.
Про Катю она сказала:
— Неприветливая. Без всякого обаяния… Не посмеётся, никогда со мной, старухой, не посидит…
А посидеть с ней было довольно-таки мудрено, потому что тётя Мунира очень уж суетливая, всё время была она занята то по дому, то в садике.
Около самого дома, у самых окон, росло чудесное дерево дикого миндаля.
— По правде сказать, оно бесполезное. Не плодоносит, — говорила тётя Мунира. — Но срубить его вроде бы жалковато… Больно уж хорошо!
Тётя Мунира была светловолосая, немножко седая, с выдающимися вперёд скулами и вздёрнутым, очень коротким носом. Как будто нос по дороге раздумал расти и остановился.
Лене очень нравился тёти Мунирин сад, скамейка в саду. И тень… Она забирала с собой все книжки и, поджимая ноги, сидела на скамье: училась. Ей нельзя было не учиться, ведь она была дочкой учёного! Хочешь не хочешь, а приходилось сдавать экзамены.
— Грызёте гранит науки? — чутко спрашивал Миша.
— Грызу таковой, — с готовностью отвечала Лена.
— Я слышал, что если съесть, хорошенечко прожевав, учебник, то неплохо осваиваешь предмет.
— Уйдите, Миша! Вы невыносимы!.. И заслоняете мне страницу.
Проходила по саду тётя Мунира. Тётя Мунира пела:
— Катя, поди сюда, — вздыхая, просила Лена.
Катя только этого и ждала. Она подходила к Лене, взбиралась рядом с ней на скамью…
— Ты мне одна никогда не метаешь, Катя, — шёпотом говорила Лена и гладила Катю по волосам.
Одной рукой она рассеянно гладила Катю, а другой листала учебник.