Видите защитную маску циника, бездушный грим, нанесенный небрежными мазками.
– Я всегда думала, что чувство вины, а тем более горе сближает, – медленно произнесла адвокатесса, извлекая из очечника носовой платок. – Я была убеждена, что ребенок, а тем более его смерть не могут быть для родителей всего-навсего аргументом в споре…
– Вы о чем? – насторожился Максим.
Татьяна промокнула глаза платком и надела очки.
– Два года назад я потеряла ребенка, – глухо сказала она и, не зная, куда деть руки, убрала их под стол. – Дочку…
– Боже! – прошептал Танкован. – Какое несчастье! Сколько лет было крошке?
– Нисколько. Это был выкидыш. – Михеева опять сняла очки и тщательно протерла стекла платком. – Общее горе не сблизило нас с отцом ребенка. Напротив, я почувствовала, что начинаю его ненавидеть, понимаете? Как будто он был виноват в том, что случилось! Умом я понимала, что не права, и злилась на себя. Но чем больше я упрекала себя в холодности к этому человеку, тем больше он меня раздражал. И я ничего не могла с собой поделать… – Она уронила руки на стол.
– И что? – Максим внимательно наблюдал за ней. – Вы расстались?
Татьяна скорбно покачала головой.
– Я сделала попытку. Но когда он понял, что я готова его бросить, в него словно бес вселился. Он плакал, кричал, умолял, угрожал, а потом обвинил меня в том, что это я не уберегла нашего ребенка. Он заявил, что теперь до конца жизни я не смогу оправдаться перед собой. И перед ним…
На ее глаза снова навернулись слезы.
– Вы до сих пор вместе? – уточнил Танкован.
Михеева пожала плечами.
– Вроде вместе… А вроде и нет. Знаете, и не чужие, и не близкие. – Она неопределенно махнула рукой в глубь квартиры. – Он появляется здесь иногда. Но в основном звонит, справляется о моих делах, самочувствии. Ему удалось поселить во мне чувство благодарности за то, что вот, мол, я – такое ничтожество, а он до сих пор любит меня.
Максим вспомнил странный телефонный звонок в машине и свои подозрения относительно возможного соперника.
«Здравствуй… Не волнуйся, у меня все в порядке… Как будет возможность – позвоню… Да… И я – тебя…»
Он с сомнением покачал головой.
– Вы производите впечатление сильной, волевой, решительной женщины. А тут послушать – не иначе зомби… Тряпка какая-то, уж простите за определение.
– Вот именно, что произвожу впечатление, – горько усмехнулась Татьяна. – А на деле – тряпка и есть. Слабая, безвольная и запуганная. Боль потери, оказывается, со временем перерастает в страх, рождает чувство вины. А это – тяжкий груз. Еще более тяжкий, чем сама боль.
На кухне что-то щелкнуло. В глубине неиссякаемой радиоволны жизнерадостный мужской голос объявил, что в Москве полночь.
«Вот они, комплексы, которые я в тебе сразу распознал! – мысленно воскликнул Максим. – Холодность и деловитость искушенной бизнес-леди соседствуют со страхом, неуверенностью в себе, чувством потерянности и ненужности. Типичная фобия дурнушки, которая ни для чего, кроме работы, не годится и ни для кого, кроме клиентов, не хороша!»
– Вам не следует себя казнить, – сказал он вслух. – Вы – чудесная женщина: умная, добрая, тонкая, искренняя и… красивая. Безнадежный кретин или даже подлец тот, кто этого не понимает. Грустно… – Максим обхватил руками голову. – Грустно, что и вы сами забываете об этом, не верите себе, бежите от сознания собственной незаурядности.
– Незаурядности… – с грустной улыбкой повторила она.
– Именно! – подхватил Танкован. – Любому мужчине это очевидно. А вы почему-то доверяете тем, кому на руку ваша растерянность, неуверенность в себе, кому нужно казаться сильным за счет других.
– Спасибо. – Адвокатесса посмотрела на него с благодарностью. – Правда спасибо.
– И вам – спасибо, – кивнул он. – За то, что проявили ко мне и к моей жизни неравнодушие. За то, что я вдруг сегодня почувствовал всерьез, что кому-то небезразличен, что кто-то заботится обо мне и даже боится за меня.
– Да, – спохватилась Татьяна. – Ведь ваша проблема осталась нерешенной. Вам по-прежнему угрожает опасность.
– Я разберусь с этим, – заверил Максим. – Мне просто надо как следует подумать, кое-что просчитать. Голова – главное оружие физика. – Он улыбнулся. – Уверен, я смогу вычислить обидчика и сделать ответный ход.
– Только не пытайтесь отвечать такими же методами, – Михеева встала из-за стола.
– Я даже при желании не смогу. У меня ведь нет бородатых наемников.
Танкован пытался шутить, а на душе было мерзко. Мысль о том, что по приказу проклятого Коржа он должен был оказаться на месте Руслана, приводила его в смятение.
Татьяна поставила в раковину грязную тарелку, оставленную Максимом, а вслед за ней – чашки и блюдца.
– Давайте я помою, – вызвался он.
– Я справлюсь, – улыбнулась Михеева. – Идите спать. Уже первый час ночи.
Секунду поколебавшись, Максим решил не дожидаться, пока блондинка отправится в спальню. Нужно было, как он сам любил выражаться, «держать состояние». Здесь главное – не дать женщине остыть, не позволить отойти от впечатлений, от невольного интима, вызванного откровенностью.
– Спокойной ночи, Таня. – Он невинно взял ее за руку.
Она не выдернула ладонь, только слегка стушевалась.
– Спокойной ночи, Максим…
Он поцеловал ее пальцы, бережно опустил руку, словно боясь, что она упадет на пол и разобьется, и вдруг мягко притянул девушку к себе. Адвокатесса не сопротивлялась. Она только судорожно вдохнула воздух, как оратор перед тирадой. Не давая ей опомниться, Танкован поймал губами ее теплые губы и в поцелуе так крепко обнял, что даже выдавил из нее легкий стон. Михеева закрыла глаза и обмякла в его руках.
В раковине громыхнула сползшая с бортика тарелка. Зазвенела уроненная на пол вилка. В динамиках музыкального центра проснулось что-то очень трогательное и милое в исполнении Хулио Иглесиаса.
Девушка отвечала на его поцелуи сначала неуверенно, застенчиво, а потом – все более входя во вкус – жарко, с желанием. Танкован гладил ее по спине, то опуская руки к обтянутой лосинами аккуратной попке, то поднимая вверх к самой шее, погружая пальцы в белокурые мягкие волосы. Запах ее духов, еще тогда, в лифте, показавшийся ему знакомым, сейчас был другим – совсем не терпким, немного мыльным – потому, наверное, что и сами отношения между ними вдруг поменялись.
В том, чтобы, оторвавшись от поцелуя, попытаться увлечь адвокатессу за собой, существовал известный риск: блондинка по дороге могла прийти в себя, стушеваться, одуматься. Поэтому не долго думая Максим подхватил ее на руки и понес, как драгоценную ношу, по длинному коридору, рябящему пятнами светящихся ниш, утыканных фарфоровыми куртизанками, – в хозяйскую спальню.
На огромной двуспальной кровати с шелковым покрывалом он стащил с нее футболку, лосины, мгновенным движением расстегнул крохотный, почти детский лифчик и принял в ладони миниатюрные груди с сосками-кнопочками.
На мгновение Танкован испугался, что может сплоховать. Все-таки у него уже была сегодня женщина – толстая и старая – которая выпила из него все соки, оставив после себя отвращение и усталость. Кроме того, весь этот день – тяжелый, суматошный, полный стрессов и волнений, – совсем не вдохнул в него силы. Да и блондинка, честно признаться, не из разряда сексапильных и привлекательных.
Она крепко обвила руками его тело и жадно подставляла для поцелуев губы, глаза, шею, грудь. Максим целовал ее медленно, пытаясь сосредоточиться на том, что делает и что еще предстоит сделать. Надо, очень надо в эту самую первую близость произвести на Михееву впечатление. В нем – залог будущего успеха, гарантия того, что все задуманное умным и удачливым фон Штыцем пойдет как по маслу. Он –
