В кабинете Рубасов любезно пододвинул кресло.
— Располагайтесь.
Надя села. Села, думая о предстоящем разговоре. Каким он будет? Видимо, это и есть тот самый разговор, которого она ожидала.
Все же ей надо было уйти немного раньше, хотя бы двумя-тремя минутами раньше, и эта встреча не состоялась бы. Но об этом думать поздно.
— Грустите?
— Голова болит.
— Нервы. И рад бы помочь, но... — Рубасов развел руками. — О вас справлялся атаман.
Надя поблагодарила.
— Он просил узнать: вы решили остаться у нас, или уедете в Гурьев? Он советовал ехать туда. Просил дать охрану. Между прочим, атаман считает, что там больше возможностей для создания женского батальона.
— Я не знаю, что вам сказать. — Надя недовольно взглянула на Рубасова. — Скорее забирайте Южноуральск, я никуда не могу уехать отсюда, пока не будет в безопасности то, что оставил отец. Вы понимаете, всем богатством могут завладеть красные... Хотя бы из уважения к памяти отца... А вообще, скажу вам, господин полковник, до чего же противна эта собачья жизнь. Верите, мне иногда хочется выпить чего-нибудь и — ко всем чертям!
— Нет, нет, Ирина Ивановна, — стараясь успокоить ее, проговорил Рубасов. — Жизнью надо дорожить. Вы молоды, красивы, обеспечены.
Надя усмехнулась.
— Кстати сказать, господин полковник, я пока не собираюсь умирать. Я говорю: бывает такое настроение. Но если судьба предаст меня, я своей жизни дешево не отдам. — Надя достала из кармана гранату.
Рубасов отшатнулся.
— Граната?!
Распахнулась дверь, и в комнату вошел с охапкой дров Василий.
— Господин полковник, — нерешительно спросил он. — Можно дровишек в печку подкинуть?
— Да, да, — ответил Рубасов, не взглянув на него. — И получше истопи. Ночами опять морозит.
Василий стал возиться у печки.
Надя не могла понять, что случилось с Василием: она же видела, как он глянул на нее и тут же отвернулся, ничем не выдав, что узнал. Неужто и вправду одежда так изменила ее?
— Я не понимаю, Ирина Ивановна, зачем вам понадобилась граната, — спросил Рубасов.
— На черный день, — ответила Надя. — Вдруг попаду не в те руки?
— Ее же тяжело таскать! И не очень приятно. Да и вообще, вы здесь под такой охраной...
Рубасову не удалось закончить фразу. В комнату вошел вестовой и, козырнув, доложил:
— Господин полковник, к вам поручик Обручев.
— Обручев? — переспросил Рубасов. Он взглянул на Надю таким взглядом, словно хотел сказать, что решить этот вопрос может только она.
— Господин полковник, разрешите мне первой встретиться с ним... И... одной. Прошу вас! Я никогда вам этого доброго дела не забуду.
Рубасов спрятал улыбку и кивнул головой.
— Пусть будет так. Я вас понимаю, Ирина Ивановна. — И приказал вестовому: — Зови. А ты тоже — пошел! — крикнул он Василию.
— Я счас, я счас, — заторопился Василий.
Когда за Рубасовым закрылась дверь, Василий шагнул к Наде.
— Надька!
— Тише! — зашептала она.
— Тебя же убьют! Беги...
Надя торопливо зашептала:
— Желтую балку знаешь?
— Знаю. Совсем рядом.
— Вася, скачи туда. Скажи Кобзину, заморский гостинец здесь... И скажи еще: Шестаков, Шестаков! Беги, прощай.
Когда Василий вышел, Надя встала за шкаф. Она еще не знала, что произойдет здесь, но знала: чему-то быть, очень важному и страшному. В правую руку она взяла браунинг.
Ничего не подозревая, в кабинет вошел Обручев. Он был в той же одежде, в какой видела его Надя в Южноуральске. Перешагнув порог, он по-военному вытянулся, готовясь докладывать полковнику, но, не видя никого в комнате, удивленно оглянулся.
И тут появилась Надя.
— Обручев!
В какую-то долю мгновения Обручеву показалось, что перед ним Ирина в своем военном мундире.
— Ирина! — воскликнул он. В это время он увидел глаза Нади, увидел браунинг. Хотел что-то сказать, но не успел.
— На тебе, Шестаков! — шепотом проговорила Надя и два раза в упор выстрелила в него.
Обручев пошатнулся, упал на колени и завалился на бок.
В комнату вбежал Рубасов, и вся она тут же наполнилась людьми.
— Что? Что здесь? — закричал Рубасов. Увидев на полу распростертое тело Обручева, он уже более спокойно спросил: — Ирина Ивановна, что случилось?
У Нади подгибались колени, вздрагивала рука, державшая браунинг.
— Господин полковник, иначе я не могла поступить, — срывающимся голосом проговорила Надя. — Он убил самого дорогого для меня человека. Атаману я расскажу обо всем сама. Извините, я пойду.
Так, с браунингом в руке, Надя и ушла.
— Это же черт знает что! — бушевал Рубасов, и трудно было понять, что взбесило его: необычный поступок гостьи или то, что убийство совершено в его кабинете. — Врача! — приказал он.
— Сейчас будет, — ответил Викулов.
Виктор и Зубов уложили Обручева на диван.
Викулов взял его руку и стал щупать пульс.
— Ну, что? — спросил Рубасов.
— Кажется, жив.
А Надя в это время подошла к могиле Семена. Она немного постояла, потом взяла с холмика горсть земли, насыпала в платок...
— Сеня, единственный мой! Прости меня...
И торопливо зашагала к воротам крепости.
ОКРЫЛЕННЫЕ РЕВОЛЮЦИЕЙ
(Послесловие)
В старом уральском городе Оренбурге, овеянном степными ветрами и легендами о «крестьянском царе» Емельяне Пугачеве и его вольнице, в городе, который мы знаем еще со школьной скамьи по незабываемым страницам «Капитанской дочки» Пушкина, есть улица имени Марии Корецкой, названная так еще в первые годы Советской власти.
Кто она, эта Мария? Чем заслужила столь высокую честь наряду с видными революционерами, боевыми руководителями оренбургских большевиков — Кобозевым, Цвиллингом, Кичигиным, братьями
