— Я и сама не знаю. Должно быть. Прямо вот в сердце кольнуло. Думала, что-нибудь с тобой.
— Эх ты, трусиха!
Надя в этих словах услышала другие слова и много слов о том, как он любит ее, как рад встрече, что он смотрит на нее и не может насмотреться...
— Да со мной до самой смерти ничего не будет... — проговорил он и крепко обнял ее, прижал к груди.
Надя не сопротивлялась.
— Ну, здравствуй! — шепотом сказал он и поцеловал ее в губы.
— Не надо... — так же тихо сказала она.
— Не буду... Не буду... — шептал Семен и продолжал целовать ее.
Сейчас он забыл обо всем на свете: в его душе, в его сердце жила только она, его мальчишечья невеста, его почти невысказанная любовь.
— Говоришь, не буду, а сам?
— Все! — решительно сказал он и бросил руки за спину. — И не думал, веришь? Само так получилось. Соскучился-то! Вроде целый год не виделись. Сама знаешь, кто ты есть для меня... Только вот ты... — Он безнадежно махнул рукой.
— А что я?
— Не знаю. Не пойму тебя. Видать, хороша Маша, да не наша. Я все время надеюсь, а ты даже никакого намека.
— Сеня, милый! Ну зачем же бросать слова впустую? Сам знаешь, ты же мне вместо брата...
— Спасибочко!
— Вот видишь, уже и обиделся... — огорченно сказала Надя. — А я ведь так по тебе соскучилась...
— Неправды, Надя, мне не надобно, — вдруг окрепшим голосом решительно сказал Семен. — И хватит об этом. Брат так брат! — Он тут же заговорил о другом: — У Чакмары мне недосуг было и порасспросить тебя, как жилось тут. Не болела без меня?
— Нет. С чего ты взял? — удивилась Надя.
— Лицо вроде как осунулось. И побелело.
Надя усмехнулась.
— С хорошей жизни...
Ей захотелось поведать ему все-все, что накопилось на душе, и она торопливо стала рассказывать о своих бедах, особенно щедро валившихся на нее в последние дни.
— Веришь, Сеня, иногда хотелось петлю на шею или с обрыва в омут кинуться, чтоб один конец...
— Да ты что? — возмутился Семен. — Прежде подумала бы, чем такое говорить.
— Не раз и не два обдумано. Правда! Вот, бывало, делаю, что-нибудь, а в голове все одни и те же мысли роятся... Ну, зачем я живу на белом, свете? Что хорошего вижу и вообще что видела хорошего в своей жизни? Ничего. Не жизнь, а маета одна. Черная, беспросветная ночь...
— И, значит, по такому случаю — в Урал головой? Ловко получается! Другой голове такого и не сварить, — вдруг озлившись, сказал Семен. — Так считаешь, что всей это золотопогонной сволоте и стрюковым досадить сможешь? А как же, держи карман шире! Только обрадуются. Скажут, дуракам туда и дорога. Надо их заставить, чтоб в омут ныряли, а сами не полезут — силой затолкать ко псам! Да я бы ни за что на такое не пошел! Никогда! Поковеркали они наши жизни, и твою и мою, так я назло им не помру! Выживу, покамест всех их к ногтю не прижмем! Тебе понятно такое дело? Буду палить в них до последнего патрона! И ни разу не промажу! И ни одного гада не пожалею. Они меня тоже, в случае чего, не помилуют. Не подумай, что я впустую слова на ветер бросаю. Нет! Я добровольно в отряд пошел. И другие тоже. У нас все так. Я тебе, Надя, одно скажу: одолеем — все переменится. По-людски заживем. Рассопливимся — на шею опять ярмо накинут, только, может, еще покрепче да потеснее прежнего. Ночь — само собой — ночь! Только и ей конец придет. Все еще переменится. Сама увидишь! Ну, а ежели у человека нет никакой надежды — тогда, конечно.
— Вот и меня такие же мысли удерживали. Вспомню, как ты со Стрюковым спорил, и думаю: не напрасно же революция и все ваши бои. Я за тебя очень волновалась...
— Почему?
— Да потому, что каждый день слышу, как они против вас. Ты сейчас говорил — и весь кипел... Они тоже — Стрюков и все, кто к нему приходил, купцы разные. — Надя только рукой махнула. — Прямо живьем бы в землю зарыли.
— Дело пошло на то, кто кого... Понимаешь?
— Понимать-то я все понимаю... — Надя, не закончив, вздохнула.
— Говоришь — понимаю, а сама вздыхаешь.
— Думаешь, легко сидеть сложа ручки и ждать? Все что-то делают, за что-то борются, а тебе как будто и места нет. От тех я навсегда отстала, да и не приставала к ним, жила сбоку припека.
— Между прочим, я о тебе рассказывал комиссару нашему, Петру Алексеевичу.
— Правда? — удивилась Надя.
— Или я буду тебе врать? — обиделся Семен. — Когда я доложил все по порядку, он просто-таки обрадовался и говорит, что против атамана не только те, что фронт держат, а и те, что в тылу у него. Мы тебя за свою понимаем. Так и считай.
— Послушай, Сеня, я и в прошлый раз тебе говорила, а ты велел подождать... Что, если я теперь попрошусь к вам в отряд? Примут?
Подобного вопроса Семен сейчас не ожидал и немного растерялся.
— Ну что ж, дело такое... Если, конечно... Подумать надо, если что... поспрашивать... — проговорил он и, понимая, что плетет несуразицу, замолчал. Нет, Надя спросила не просто так себе, значит, ей и отвечать надо с полной ясностью, А что он может сказать? Не сразу и найдешься, не сразу придумаешь. А между тем Надя пристально смотрит в глаза и ждет ответа, да не просто какого-нибудь, а самого что ни на есть задушевного. — Ну, а что ты будешь в отряде делать?
— Да все, что надо! — удивленная его вопросом, ответила Надя. Она думала, что на этот раз Семен обрадуется и одобрит ее решение, но вместо этого на его лице смущение, полная растерянность и, стало быть, возражение. Почему? — Ты не бойся, краснеть за меня не придется, — сказала она.
— Даже не думал. Или не знаю тебя?
— Так в чем же дело? — допытывалась Надя.
— Как бы тебе объяснить... — Путаясь и сбиваясь, Семен начал пространно рассказывать, что у них очень большой отряд и почти одни мужчины. — Правда, есть милосердные сестры и женщина-врач, но то уже не молоденькие, даже можно сказать — пожилые женщины, а чтоб девчонка — так девчонок нет. А что касается простых казачек, да еще молоденьких — ни одной.
— Ну, вот я и буду первая. Нет, вижу, ты не согласен. Тогда скажи, почему? Ведь не так давно сам приглашал. Правду я говорю? Или что изменилось у вас? Говори прямо, что думаешь.
— Приглашал, не отказываюсь. Что было, то было. Мне тогда казалось... Я так думал...
— Не узнаю тебя, Семен. Ну, чего петляешь? Может, знаешь, чего я не знаю, — так давай все напрямик!
— Была бы ты замужем... — неожиданно сорвалось у него с языка то, чего он не решался сказать.
Эти слова Семена не столько удивили, сколько рассмешили Надю.
— Разве к вам только женатых да замужних принимают?
— Напрасно смеешься, — с обидой в голосе сказал Семен. — Народа-то у нас много, люди разные. Мало ли чего бывает. — Поняв, что он дает отряду не очень-то завидную характеристику, Семен поспешил поправиться: — Конечно, народ у нас хороший, и ты ничего такого, так сказать, не думай. Ну, а все ж мужики остаются мужиками. И парни тоже приставать могут...
— Никак пугаешь?
— Вот и выдумает же человек, — вдруг рассердившись на себя, сказал Семен. — Ей про дело, а она... Хочешь, я сам поговорю с комиссаром Кобзиным? Так прямо и скажу: Надя, мол, Корнеева просится к нам в отряд.
